* * *
Перед близким утром кровавым
В тишине свечу мою теплю
Не о мзде неправым и правым,
Не о селах в прахе и пепле;
Не о том, чтоб вырвало с корнем
Спорынью из пашен России;
Не о том, что в Синклите горнем
Святорусские духи просили.
Но о ней, – о восьмивековой,
Полнострастной, бурной, крамольной,
Многошумной, многовенцовой,
Многогрешной, рабской и вольной!
Ведь любовью полно, как чаша,
Сердце русское ввысь воздето
Перед каменной матерью нашей,
Водоемом мрака и света;
Приближаясь нашей пустыней
К ней одной – трепещем, немеем:
Не имеем равной святыни,
Сада лучшего не имеем!
О, достойней есть, величавей
Города пред Твоими очами,
Жемчуга на Твоей державе,
Цепь лампад во вселенском храме.
Но в лукавой, буйной столице,
Под крылом химер и чудовищ,
До сих пор нетленно таится
Наше лучшее из сокровищ:
Поколений былых раздумья,
Просветленных искусств созданья,
Наших вер святое безумье,
Наших гениев упованья;
Смолкший звук песнопений, петых
В полумраке древних святилищ,
Правда мудрых письмен, согретых
Лаской тихою книгохранилищ...
Не кропи их водою мертвой;
Не вмени нам лжи и подмены,
Опусти святой омофор Твой –
Кровлю мира на эти стены.
1952
ЧАША
Не может кровью не истечь
Любое сердце, если множествам
На грозном стыке эр порожистом
Рок нации диктует лечь.
И разум мечется в бреду,
Предвидя свист и рокот пламенный
На страшных стогнах Белокаменной,
В осуществившемся аду.
Рассудок не вмещает наш,
Что завтра будет взор ученого
В руинах края омраченного
Искать осколки ваз и чаш.
Искать?.. Но чаша – лишь одна:
Скорбей и смертного томления, –
К устам дрожащим поколения
Она судьбой поднесена.
Она, как рдеющий кристалл,
Горит и будит понимание,
Что над страной бесшумно встал
Час всенародной Гефсимании.
1951
О СТАРШЕМ БРАТЕ
О, знаете ли вы, господа, как нам
дорога эта самая Европа, эта страна
святых чудес?
Достоевский
1
Запад! Великое, скорбное слово!
Зарев бесшумных прощальный взор!
Ночи всемирной сумрак лиловый,
Мягко взмывающий
к фирну гор!
Как мы любили бездонную душу
Этих могучих и гордых стран,
Песнь их морей, их древнюю сушу,
Синь их сказаний,
и кровь их ран!
В хмурое утро бурной России,
В срубах, в снегах, в степи, в нищете,
Хрупко затрепетали впервые
Благоговейные
струны те.
Грянул не нам ли, в угрюмые годы
Взманивая в невозможную даль,
Трубный призыв грядущей свободы
С дальних трибун
Палэ Руаяль?
Под итальянским небом нетленным,
В звоне фонтанов, в журчаньи дней,
Как пилигримы, склоняли колена
Разве не мы
у святых камней?
Дивных искусств вековые алмазы
Перед лицом возраставшей тьмы
В чистых слезах, как Иван Карамазов,
Разве целовали
не мы?
В сумерках, с Диккенсом шторы задвинув,
Мы забывали тайгу и метель
В теплом уюте у мирных каминов,
В святочной радости
Дингли-Дэлль.
Кто не бродил из нас, как любовник,
Склонами музыкальных долин,
Где через лозы и алый шиповник
С лебедем белым
плыл Лоэнгрин?
Мерным, божественно звучным раскатом
Слышался нам сквозь века и века
Бронзовый благовест Монсальвата
С круч запредельного
ледника;
Нас уводили волшебные тропы
На лучезарно-синее дно,
Там, где покоилось сердце Европы,
В волны гармонии
погружено.
- Кончено!.. Из омраченной лазури,
Все обрекая – цветы, труды –
Воет, рыдает нездешнею бурей
Реквием
непоправимой беды.
Только в сердцах пламенеют свечи
Старой любовью – последним прости –
Нашему старшему брату, предтече
На прорезающем мир
пути.
2
Проклятый сон: тот самый бой,
Что скоро грянет здесь воочью...
И разговор с самим собой
Длю бесконечной, скорбной ночью.
...Любой ваш город, храм, витраж,
Любить в мечте до слез, до муки,
И так ни разу камень ваш
Не взять с дорог священных в руки!
Взойдя на кругозорный холм,
Не трепетать от чудной близи
Душевных струй, небесных волн
В Байрэйте, Веймаре, Ассизи!..
Чу: два часа... Органно глух
Ночной гудок над ширью русской..
И в странствие свободный дух
Выходит дверью узкой-узкой.
Скользит и видит башни те,
Что осязать не суждено мне,
Где скоро будут в темноте
Лишь сваи да каменоломни.
Брожу по спящим городам,
Дрожу у фресок и майолик,
Целую цоколь Нотр-Дам,
Как человек, – француз, – католик.
Что эту горечь утолит?..
Как нестерпимо больно, жарко
Прощаться с каждою из плит
Уффици иль святого Марка!..
Их души там – в краю небес:
Там нерушимы и нетленны
Праобразы святых чудес
Руана, Кельна и Равенны.
Но здесь одно им: смерть навек.
И будет лжив на склепах глянец.
И плачу я, как человек,
Британец, русский, итальянец.
1950-1955
* * *
Видно в раскрытые окна веры,
Как над землею, мчась как дым,
Всадники
апокалиптической эры
Следуют
один за другим.
И, зачинаясь в метакультуре,
Рушась в эмпирику, как водопад,
Слышен все четче
в музыке бури
Нечеловеческий
ритм
и лад.
И все яснее
в плаче стихии,
В знаках смещающихся времен,
Как этим шквалом
разум России
До вековых корней потрясен.
Будут года: ни берлог, ни закута.
Стынь, всероссийская полночь, стынь:
Ветры, убийственные, как цикута,
Веют
из радиоактивных пустынь.
В гное побоищ, на пепле торжищ,
Стынь, одичалая полночь, стынь!
Ты лишь одна из сердец исторгнешь
Плач о предательстве
всех святынь.
Невысветлимый сумрак бесславья
Пал на криницы старинных лет:
Брошенный в прах потир православья
Опустошен
и вина в нем нет.
Только неумирающим зовом
Плачут акафисты и псалмы;
Только сереют минутным кровом
Призраки сект
в пустынях зимы.
Цикл завершен, – истощился, – прожит.
Стынь, непроглядная полночь, стынь...
Город гортанные говоры множит:
В залах – английский,
в храмах – латынь.
А из развалины миродержавной,
Нерукотворным шелком шурша,
На пепелище выходит Навна –
Освобожденная наша Душа.
1951
* * *
Мы на завтрашний день
негодуем, и плачем, и ропщем.
Да, он крут, он кровав –
день побоищ, день бурь и суда.
Но он дверь, он ступень
между будущим братством всеобщим
И гордыней держав,
разрушающихся навсегда.
Послезавтрашний день –
точно пустоши после потопа:
Станем прочно стопой
мы на грунт этих новых веков,
И воздвигнется сень
небывалых содружеств Европы,
Всеобъемлющий строй
единящихся материков.
Но я вижу другой –
день далекий, преемственно третий,
Он ничем не замглен,
он не знает ни войн, ни разрух;
Он лазурной дугой
голубеет в исходе столетья,
И к нему устремлен,
лишь о нем пламенеет мой дух.
Прорастание сморщенных,
ныне зимующих всходов,
Теплый ветер, как май,
всякий год – и звучней, и полней...
Роза Мира! Сотворчество
всех на земле сверхнародов!
О, гряди! поспешай!
уврачуй! расцветай! пламеней!
1952
АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ ВЕК
От зноя эпох надвигающихся
Мне радостный ветер пахнул:
Он был – как гонец задыхающийся,
Как празднеств ликующий гул,
Как ропоты толп миллионных,
Как отсвет зари на колоннах...
И слышу твои алтари я,
Грядущая Александрия!
Наречий ручьи перемешивающиеся
Для будущего языка;
Знамена и вымпелы свешивающиеся
И куполы сквозь облака...
Прорвитесь, надежды, прорвитесь
За эру держав и правительств
К единству их – и завершенью,
К их первому преображенью!
Меж грузной Харибдой – тиранствованием –
И Сциллой – последней войной –
Прошло человечество, странствованием
Излучистым, к вере иной...
Дух поздний, и пышный, и хрупкий:
Смешенье в чеканенном кубке
Вина и отстоянных зелий, –
Всех ядов, и соков, и хмелей.
Сиротство рассудка, улавливающего
Протонов разбег вихревой;
Расчетливой мыслью натравливающего
Строй микрогалактик – на строй;
И – первое проникновенье
По легким следам откровенья
Уверенной аппаратуры
В другие слои брамфатуры.
Считаю цветы рассыпаемые
Щедрот, и красот, и богатств.
Иду сквозь дворцы, озаряемые
Для действ и молящихся братств;
И чую сквозь блеск изобилья
Могущественное усилье:
Стать подлинной чашею света
Готова, тоскуя, планета.
Такой же эпохой, заканчивающей
Огромные циклы, зажглось
Ученье, доныне раскачивающее
Истории косную ось.
Предчувствую это единство
И жду, как тепла материнства,
Твоей неизбежной зари я,
Грядущая Александрия!
1950
* * *
Острым булатом расплат и потерь
Мощные Ангелы сфер
В сердце народов вдвигают теперь
Угль высочайшей из вер.
Где от высот задыхается грудь,
Сквозь лучезарнейший слой
Слышу сходящий отрогами путь –
Твой, миро-праведник, твой!
Сад
непредставимейших гор
Пестовал дух тебе,
Солнце веками покоило взор
На расцветавшей судьбе.
Судеб таких не вынашивал рок
Ни в новолетье, ни встарь:
Гений,
Бого-сотворец,
пророк.
Кроткий наставник
и царь.
Дай до тебя, на духовный восток
Лучший мой дар донести,
Эту осанну, как первый цветок,
Бросить тебе на пути.
1950
ИЕРАРХИЯ
Ждало бесплодно человечество,
Что с древних кафедр и амвонов
Из уст помазанного жречества
Прольется творческий глагол.
Все церкви мира – лишь хранители
Заветов старых и канонов;
От их померкнувших обителей
Творящий Логос отошел.
Он зазвучит из недр столетия,
Из катакомб, с пожарищ дымных,
Из страшных тюрем лихолетия,
По сотрясенным городам;
Он зазвучит, как власть имеющий,
В философемах, красках, гимнах,
Как вешний ветер, вестью веющий
По растопляющимся льдинам.
И будут ли гонцы помазаны
Епископом в старинном храме
Перед свечами и алмазами
На подвиг, творчество и труд?
Иль свыше волю непреклонную,
Они в себе услышат сами,
И сами участь обреченную,
Как долг и право, изберут?
Но, души страстные и жаркие,
Они пройдут из рода в роды
Творцами новой иерархии,
Чей золотой конец вдали
Святой гигант, нерукотворною
Блистая митрой, держит строго
В другом эоне – по ту сторону
Преображенья всей земли.
1950
* * *
Если ты просветлил свою кровь,
Если ты о надзвездном грустил –
Сну Грядущего не прекословь,
Чтобы он твою мысль обольстил,
И унес – быстролетней орла
На широком жар-птичьем крыле,
Показуя вдали купола
Новой правды на старой земле.
Далека его цель, далека!
Через мглу пепелищ и пустынь,
Донеси, птица-сон, седока
До невиданных веком святынь.
И, когда ваш полет колдовской
Незнакомая встретит заря,
Над восставшей из пепла Москвой
Лет замедли, кружась и паря.
1950
* * *
Если б с древней громады
Пробудившимся взором
Ты окинул тогда окоём –
Где черты, по которым
Облик стольного града
Узнаём?
Над золою пожарищ
Будто мчались не годы,
Но века протекли и века.
И, как старый товарищ,
Льет по-прежнему воды
Лишь река.
Взлет венцов незнакомых
И свободные вздохи
Этих форм ты б понять не сумел:
В их зубцах и изломах
Пафос чуждой эпохи
Онемел.
Уподобился город
Золотым полукругам
Изукрашенных к празднеству гор, –
Мирный, светлый и гордый,
Будто Севера с Югом
Разговор.
Поразился б прохожий,
Сын советского века,
Ритуальностью шествий и зал:
Это – новая Мекка,
Ее камни дух Божий
Пронизал.
И совсем непонятны
Были б странные речи,
Действа, игрища, таинства, хор...
И лишь пестрые пятна
Новых эр человечества
Отразил бы растерянный взор.
1950
* * *
Нет, – то не тень раздумий книжных,
Не отблеск древности... О, нет!
Один и тот же сон недвижный
Томит мне душу столько лет.
Ансамбль, еще не превзойденный,
Из зданий, мощных, как Урал,
Сомкнувших в сини полуденной
Свой беломраморный хорал.
И белоснежным великаном
Меж них – всемирный Эверест:
Над облаками, над туманом
Его венцы и странный крест.
Он – кубок духа, гость эфира,
Он веры новой торжество:
Быть может, храмом Солнца Мира
Потомство будет звать его.
Но поцелую ль эти камни,
В слезах склонясь, как вся страна,
Иль только вещая тоска мне
Уделом горестным дана?
Но если дух страны подвигнут
На этот путь – где яд тоски?
Гимн беломраморный воздвигнут
В урочный срок
ученики!
1950
* * *
Я мог бы рассказывать без конца
О тех неизбежных днях,
О праздниках солнечных тех времен,
О храмах и культе том;
О бого-сотворчестве; об ином,
Прекраснейшем ритме дней;
О дивных верградах – до облаков
Воздвигнутых по городам
На радость людям, – как водоем
Духовности и красоты.
Но страшно мне – весомостью слов
Загаданное спугнуть,
Прогнать воздушные существа,
Плетущие эту ткань,
Тончайший фарфор предсказанных дней
Разбить неловкой рукой.
1950-1955
ЭЛЬДОРАДО
Знаю. – Откуда? – Отвечу:
Нет, не душой, не рассудком, –
Чем-то неназванным в речи.
Там, в глубине естества,
Слышу я сладко и жутко
Шум от летящих навстречу
Будущих наших столетий,
Взлета их и торжества.
Внутренний слух обучая
Плещущим этим напевам,
Звонам их, кликам и вздохам,
Темному их языку,
Слышу от края до края
Штормы по дальним эпохам
С громом их, плачем и гневом,
С брызгами на берегу.
С кем говорили однажды
Их голоса ветровые,
Тот разучился покою
Прочной и хмурой земли:
Он – мореплаватель, жаждой
Будущей эры гонимый
И многопарусным строем
Правящий вдаль корабли.
Солнцем другим опалённый,
Омут грядущих мальстремов,
Новых созвездий восходы
Видевший издалека –
Как он поведает сонной
Скудной стране – о народах,
О многоцветных эдемах
Нового материка?
Вот, меж утихших сограждан,
В горнице душного дома,
Он на столе рассыпает
Золото сказочных стран:
Он повествует, как страждал
В зоне пустынь незнакомых,
Как, еле слышно ступая,
Крался в таинственный стан.
Но удивляясь червонцам
С чуждым гербом Эльдорадо,
Станут ли дети и внуки
Сумерками, при огне,
Гладя сожженные солнцем
Эти усталые руки,
О неразысканных кладах
Грезить и плакать во сне?
1950-1955
ДАЙМОНУ
К огню и стуже – не к лазури –
Я был назначен в вышине,
Чуть Яросвет, в грозе и буре,
Остановил свой луч на мне.
Чтоб причастился ум мой тайнам,
Дух возрастал и крепла стать,
Был им ниспослан жгучий даймон
В глаза мне молнией блистать.
И дрогнул пред гонцом небесным
Состав мой в детский, давний миг,
Когда, взглянув сквозь Кремль телесный,
Я Кремль заоблачный постиг.
Тот миг стал отроческой тайной,
Неприкасаемой для слов,
Наполнив весь духовный край мой,
Как Пасху – гул колоколов.
Что за дары, какой мне жребий
Таились в замкнутой руке:
Подъем ли ввысь, на горный гребень,
Иль путь по царственной реке?
Он ждал, чтоб утолило сердце
Стремленье древнее ко дну;
Он четкой властью судьбодержца
Определил мой срок в плену;
Он начертал над жизнью серой
Мой долг, мой искус, мой коран,
Маня несбыточнейшей верой
В даль невозможнейшей из стран.
Ему покорны страсти, распри;
Его призыв – как трубный клич;
Он говорит со мной, как пастырь,
Как власть имеющий, как бич.
В стенах тюрьмы от года к году
Все тоньше призрачное "я":
Лишь он – растущий к небосводу,
Сходящий в недра бытия.
Я задыхаюсь от видений,
Им разверзаемых стиху.
Я нищ, я пуст. А он – как гений,
Как солнце знойное вверху.
1950
<СКВОЗЬ ТЮРЕМНЫЕ СТЕНЫ>
Завершается труд,
раскрывается вся панорама:
Из невиданных руд
для постройки извлек я металл,
Плиты слова, как бут,
обгранил для желанного храма,
Из отесанных груд
многотонный устой создавал.
Будет ярус другой:
в нем пространство предстанет огромней;
Будет сфера – с игрой
золотых полукруглых полос...
Камня хватит: вдали,
за излучиной каменоломни,
Блеском утра залит
непочатый гранитный колосс.
Если жизнь и покой
суждены мне в клокочущем мире,
Я надежной киркой
глыбы камня от глыб оторву,
И, невзгодам вразрез,
будет радость все шире и шире
Видеть купол и крест,
довершаемые наяву.,
Мне, слепцу и рабу,
наважденья ночей расторгая,
Указуя тропу
к обретенью заоблачных прав,
Все поняв и простив,
отдала этот труд Всеблагая,
Ослепительный миф –
свет грядущего – предуказав.
Нет, не зодчим, дворцы
создающим под солнцем и ветром,
Купола и венцы
возводя в голубой окоём –
В недрах русской тюрьмы
я тружусь над таинственным метром
До рассветной каймы
в тусклооком окошке моем.
Дни скорбей и труда –
эти грузные, косные годы
Рухнут вниз, как обвал, –
уже вольные дали видны, –
Никогда, никогда
не впивал я столь дивной свободы,
Никогда не вдыхал всею грудью такой глубины!
В круг последних мытарств
я с народом безбрежным вступаю –
Миллионная нить
в глубине мирового узла...
Сквозь крушение царств
проведи до заветного края,
Ты, что можешь хранить
и листок придорожный от зла!
1950-1956
|
