I
Враг за врагом.
На мутном Западе
За Рону, Буг, Дунай и Неман
Другой, страшнейший смотрит демон
Стоногий спрут вечерних стран:
Он утвердил себя как заповедь,
Он чертит план, сдвигает сроки,
А в тех, кто зван, как лжепророки –
Вдвигает углем свой коран.
Он диктовал поэтам образы,
Внушал он марши музыкантам,
Стоял над Кернером, над Арндтом
По чердакам, в садах, дворцах,
И строки, четкие как борозды,
Ложились мерно в белом поле,
Чтобы затем единой волей
Зажить в бесчисленных сердцах:
Как штамп, впечататься в сознание,
Стать культом шумных миллионов,
Властителей старинных тронов
Объединить в одну семью,
И тело нежное Германии
Облечь в жестокое железо –
Бряцающую антитезу
Эфироносных тел в раю.
Он правит бранными тайфунами,
Велит громам... Он здесь, у двери –
Народ-таран чужих империй,
Он непреклонен, груб и горд...
Он пьян победами, триумфами,
Он воет гимн, взвивает флаги,
И в цитадель священной Праги
Вступает поступью когорт.
1941
II
Еще, в плену запечатанных колб,
Узница спит – чума;
В залах – оркестры праздничных толп,
Зерно течет в закрома...
Кажутся сказкой – огненный столп,
Смерть, – вечная тьма.
Войн, невероятных как бред,
Землетрясений, смут,
В тусклом болоте будничных лет
Выросшие – не ждут...
Жди. Берегись. Убежища нет
От крадущихся минут.
Пусть – за гекатомбами жертв
Будут стужа и лед,
И тем, кого помилует смерть,
Жизнь отомстит... Вперед!
Мир в эту хлещущую водоверть
Бросится, как в полет
Вдребезги разобьется скрижаль
В капищах наших дней.
Страшно – раздора ль? войны ль? мятежа ль?
Горшее у дверей!
Только детей неразумных жаль
И матерей.
1937
III
Вижу, как строится. Слышу, как рушится.
Все холодней на земной стезе...
Кто же нам даст железное мужество.
Чтобы взглянуть в глаза грозе?
Сегодня с трибуны слово простое
В громе оваций вождь говорил.
Завтра – обломки дамб и устоев
Жадно затянет медленный ил.
Шумные дети учатся в школах.
Завтра – не будет этих детей:
Завтра – дожди на равнинах голых,
Месиво из чугуна и костей.
Скрытое выворотится наружу.
После замолкнет и дробь свинца,
И тихое зеркало в красных лужах
Не отразит ничьего лица.
1937
IV. В НОЧНЫХ ПЕРЕУЛКАХ
Ни Альтаира. Ни Зодиака.
Над головой – муть...
Нежен, как пух, среди света и мрака
Наш снеговой
путь.
Шустрый морозец. В теле – отрада,
Пальцев и лбов
щип.
Ведает только дух снегопада
Наших шагов
скрип.
Кто-то усталых в домиках древних
Манит, присев,
к снам.
Пламя камина в памяти дремлет,
Душу согрев
нам.
Скверы, бульвары... льдистые стекла,
Мост – и опять
мост...
Губы целуют, добры и теплы,
Танец снежинок – звезд.
Дважды мы проходили, минуя
Свой же подъезд,
вдаль:
Жаль нам Москвушку бросить ночную,
Ласковых мест
жаль.
Вот бы на зло церемонным прогулкам
В снег кувырком
пасть!
Вот бы разуться да переулком
В сад босиком –
шасть!
Весело, что нельзя этих блесток
Вытоптать, смять,
счесть...
На циферблатах пустых перекрестков
Три –
пять, –
шесть...
V. ДОМА
А.А.
Этот двор, эти входы,
Этот блик, что упал на скамью,
В роды, роды и роды
Помнят добрую нашу семью.
Эти книжные полки,
Досягнув, наконец, к потолкам,
Помнят свадьбы и ёлки,
И концерты, и бредни, и гам;
Драгоценные лица,
Спор концепций и диспуты вер –
Все, что жаждется, снится,
Что творится, – от правд до химер.
Эта комната светит
Среди ночи, как маленький куб, –
Ей так мирно в привете
Твоих рук, твоих глаз, твоих губ.
До далеких Басманных,
До Хамовников, хмурых Грузин
Свет годов нерасстанных
Мне – вот здесь: он – певуч, он – один.
Но над теплою крышей
Проплывает, как демон, наш век,
Буйный, вязкий и рыжий,
Будто ил взбаламученных рек.
Звездный атлас раскрою:
Грозен в чуткую ночь Зодиак,
И какому герою
По плечу сокрушить этот мрак?
Ни границ, ни сравнений,
Как для путника в снежной степи.
Дай зарыться в колени,
Силу знать и молчать укрепи.
1958
VI
А.А.
Другу ли скажешь – нахмурится, вздрогнет
И оборвет с укором.
Если б он знал, что столько и дрог нет,
Сколько
потребуют
скоро.
Заговоришь об этом в стихах ли –
"Ты о веселье спой нам!
Пусть –
мы обыватели, хахали, –
Дай хоть пожить спокойно".
Пробуешь
за грядущими войнами
Смысл разглядеть надмирный;
Бродишь в бору
чащобами хвойными,
Дыша тишиной мирной.
Душу воспитываешь – саламандру.
Что не горит в пламени...
Миг –
и опять она
лишь Кассандра,
Гибель рекущая племени.
Только одна ты, подруга и спутник,
Вере верна, как знамени;
Ты лишь одна
пронизала будни
Блеском благого
Имени;
Девочка
с полутелесным профилем,
Ты не рабыня
Времени,
И от тебя уж не скрыть Мефистофелю
Вышний завет –
LEX DOMINI*!
--------------------
Закон Бога (лат.).
--------------------
VII
Наитье зоркое привыкло
Вникать в грозящий рухнуть час,
В размах чудовищного цикла,
Как вихрь летящего на нас.
Увидел с горного пути я,
Зачем пространства – без конца,
Зачем вручила Византия
Нам бремя царского венца.
И почему народ, что призван
Ко всеобъемлющей любви,
Подменой низкой создал призрак,
Смерчем бушующий в крови.
Даль века вижу невозбранно,
А с уст – в беспамятстве, в бреду,
Готова вырваться осанна
Паденью, горю и суду.
Да, окоём родного края
Воспламенится, дрогнув, весь;
Но вижу, верю, слышу, знаю:
Пульс мира ныне бьется здесь.
И победитель – тот, что скоро
Смешает с прахом плоть Москвы –
Он сам подсуден приговору
Владык, сверкающих, как львы.
По-новому постигло сердце
Старинный знак наш – Третий Рим,
Мечту народа-страстотерпца,
Орлом парящую над ним.
VIII. РАЗМАХ
Есть в медлительной душе
русских
Жар, растапливающий
любой
лед:
Дно всех бездн
испытать
в спусках
И до звезд
совершать
взлет.
И дерзанью души
вторит
Шквал триумфов
и шквал вины, –
К мировому Устью истории
Схожий с бурей
полет страны.
Пламень жгучий
и ветр морозный.
Тягу – вглубь,
дальше всех
черт,
В сердце нес
Иоанн Грозный,
И Ермак,
и простой
смерд.
За Урал, за пургу Сибири,
За Амурский седой
вал,
Дальше всех рубежей
в мире
Рать казачью тот зов
гнал.
Он гудел – он гудит, бьется
В славословьях, в бунтах, в хуле,
В огнищанах, в землепроходцах,
В гайдамацкой
степной
мгле.
Дальше! дальше! вперед! шире!
Напролом! напрорыв! вброд!
К злодеяньям, каких
в мире
Не свершал ни один
род;
И к безбрежным морям Братства,
К пиру братскому
всех
стран,
К солнцу, сыплющему богатства
Всем, кто незван
и кто
зван!..
Зов всемирных преображений,
Непонятных еще вчера,
Был и в муках самосожжений,
И в громовых шагах Петра.
И с легенд о Последнем Риме,
От пророчеств
во дни
смут,
Всё безумней, неукротимей
Зовы Устья
к сердцам
льнут.
Этот свищущий ветр метельный,
Этот брызжущий хмель веков
В нашей горечи беспредельной
И в безумствах большевиков.
В ком зажжется
другим
духом
Завтра он, как пожар
всех?
Только слышу:
гудит
рухом
Даль грядущая –
без
вех.
1950
IX. СОЧЕЛЬНИК
А.А.
Речи смолкли в подъезде.
Все ушли. Мы одни. Мы вдвоем.
Мы живые созвездья
Как в блаженное детство зажжем.
Пахнет воском и бором.
Белизна изразцов горяча,
И над хвойным убором
За свечой расцветает свеча.
И от теплого тока
Закачались, танцуя, шары –
Там, на ветках, высоко,
Вечной сказки цветы и миры.
А на белую скатерть,
На украшенный праздничный стол
Смотрит Светлая Матерь
И мерцает Ее ореол.
Ей, Небесной Невесте –
Две последних, прекрасных свечи:
Да горят они вместе,
Неразлучно и свято в ночи.
Только вместе, о, вместе,
В угасаньи и в том, что за ним...
Божий знак в этой вести
Нам, затерянным, горьким, двоим.
1949
X
Ночь снизошла, всю ложь опровергая.
Забылся день, подобный чертежу...
К твоим вратам. Обитель всеблагая,
Очами внутренними подхожу.
Вот, стройный пик, как синий конус ночи,
Как пирамида, над хребтами встал:
Он был, он есть живое средоточье,
Небесных воль блистающий кристалл.
Он плыл, звуча, ковчегу Сил подобный,
Над гребнями благоговейных гор,
И там, на нем, из синевы загробной,
Звенел и звал невоплотимый хор:
Тот клир святых, чьи отзвуки благие
Я ждал, искал, как полустертый след,
В стихах поэтов, в ритмах литургии,
В преданиях первонародных лет...
1936
XI
Утро. Изморось. Горечь сырая.
От ворот угасшего рая
День и голод жесткою плетью
Гонят нас в бетонные клети.
По ночам провидцы и маги,
Днем корпим над грудой бумаги,
Копошимся в листах фанеры –
Мы, бухгалтеры и инженеры.
Полируем спящие жерла,
Маршируем под тяжкий жёрнов,
По неумолимым приказам
Перемалываем наш разум.
Всё короче круги, короче,
И о правде священной ночи,
Семеня по ровному кругу,
Шепнуть не смеем друг другу.
Единимся бодрящим гимном,
Задыхаемся... Помоги нам,
Хоть на миг бетон расторгая,
Всемогущая! Всеблагая!
1937
XII
Я был предуведомлен, что опасно
В ту ночь оставаться мне одному,
Что хочет ворваться в мирную паству
Весть о грядущем, шурша об дома...
Напрасно жена пыталась любовью
Обезопасить наш теплый мирок...
И стало мне видно: годы бесславья,
Как трупы, переступают порог.
...Я спотыкался о заскорузлые травы,
Торчавшие в топкой воде впереди.
Черна была ночь, но небо – багрово,
Как пурпур пришедшего Судии.
И, не дождавшись ни единого звука,
Я понял, что закрутилась тропа,
Что взвешена правда нашего века
И – брошена, – легкая, как скорлупа.
Всюду – края черепков чугунных.
По сторонам – трясины и мох.
Нет победителей. Нет побежденных.
Над красными лужами – чертополох.
Я крикнул – в изморось ночи бездомной
(Тишь, как вода, заливала слух),
И замолчал: все, кого я помнил,
Вычеркнуты из списка живых.
1937
XIII. ШКВАЛ
Одно громоносное слово
Рокочет от Реймса до Львова;
Зазубренны, дряхлы и ржавы,
Колеблются замки Варшавы.
Как робот, как рок неуклонны,
Колонны, колонны, колонны
Ширяют, послушны зароку,
К востоку, к востоку, к востоку.
С полярных высот скандинавов
До тысячелетнего Нила
Уже прогремела их слава,
Уже прошумела их сила.
В Валгалле венцы уготовив,
Лишь Один могилы героев
Найдет в этих гноищах тленных
В Карпатах, Вогезах, Арденнах.
За городом город покорный
Облекся в дымящийся траур,
И трещиной – молнией черной –
Прорезался дрогнувший Тауэр.
Усилья удвоит, утроит,
Но сердца уже не укроет
Бронею морей и туманов
Владычица всех океанов.
Беснуясь, бросают на шлемы
Бесформенный отсвет пожары
В тюльпанных лугах Гаарлема,
На выжженных нивах Харрара.
Одно громоносное имя
Гремит над полями нагими
И гонит, подобное року,
К востоку, к востоку, к востоку.
Провидец? пророк? узурпатор?
Игрок, исчисляющий ходы?
Иль впрямь – мировой император,
Вместилище Духа народа?
Как призрак, по горизонту
От фронта несется он к фронту,
Он с гением расы воочью
Беседует бешеной ночью.
Но странным и чуждым простором
Ложатся поля снеговые,
И смотрят загадочным взором
И Ангел, и демон России.
И движутся легионеры
В пучину без края и меры,
В поля, неоглядные оку, –
К востоку, к востоку, к востоку.
XIV. БЕЖЕНЦЫ
Киев пал. Все ближе знамя Одина.
На восток спасаться, на восток!
Там тюрьма. Но в тюрьмах дремлет Родина,
Пряха-мать всех судеб и дорог.
Гул разгрома катится в лесах.
Троп не видно в дымной пелене...
Вездесущий рокот в небесах
Как ознобом хлещет по спине.
Не хоронят. Некогда. И некому.
На восток, за Волгу, за Урал!
Там Россию за родными реками
Пять столетий враг не попирал!..
Клячи. Люди. Танк. Грузовики.
Стоголосый гомон над шоссе...
Волочить ребят, узлы, мешки,
Спать на вытоптанной полосе.
Лето меркнет. Черная распутица
Хлюпает под тысячами ног.
Крутится метелица да крутится,
Заметает тракты на восток.
Пламенеет небо назади,
Кровянит на жниве кромку льда,
Точно пурпур грозного судьи,
Точно трубы Страшного Суда.
По больницам, на перронах, палубах,
Среди улиц и в снегах дорог
Вечный сон, гасящий стон и жалобы,
Им готовит нищенский восток.
Слишком жизнь звериная скудна!
Слишком сердце тупо и мертво.
Каждый пьет свою судьбу до дна,
Ни в кого не веря, ни в кого.
Шевельнулись затхлые губернии,
Заметались города в тылу.
В уцелевших храмах за вечернями
Плачут ниц на стершемся полу:
О погибших в битвах за Восток,
Об ушедших в дальние снега
И о том, что родина-острог
Отмыкается рукой врага.
XV. БАЛЛАДА
<Эвакуация вождя из мавзолея в 1941 году>
Подновлен румяным гримом,
Желтый, чинный, аккуратный,
Восемнадцать лет хранимый
Под стеклянным колпаком,
Восемнадцать лет дремавший
Под гранитом зиккурата, –
В ночь глухую мимо башен
Взят – похищен – прочь влеком.
В опечатанном вагоне
Вдоль бараков, мимо станций,
Мимо фабрик, новостроек
Мчится мертвый на восток,
И на каждом перегоне
Только вьюга в пьяном танце,
Только месиво сырое
Рваных хлопьев и дорог.
Чьи-то хлипкие волокна,
Похохатывая, хныча,
Льнут снаружи к талым окнам
И нащупывают щель...
Сторонись! Пространство роя,
Странный поезд мчит добычу;
Сатанеет, кычет, воет
Преисподняя метель.
Увезли... – А из гробницы,
Никому незрим, незнаем,
Он, способный лишь присниться
Вот таким, – выходит сам
Без лица, без черт, без мозга,
Роком царства увлекаем,
И вдыхает острый воздух
В час, открытый чудесам.
Нет – не тень... но схожий с тенью
Контур образа... не тронув
Ни асфальта, ни ступеней,
Реет, веет ко дворцу
И, просачиваясь снова
Сквозь громады бастионов,
Проникает в плоть живого –
К сердцу, к разуму, к лицу.
И, не вникнув мыслью грузной
В совершающийся ужас,
С тупо-сладкой, мутной болью
Только чувствует второй,
Как удвоенная воля
В нем ярится, пучась, тужась,
И растет до туч над грустной,
Тихо плачущей страной.
1942-1952
XVI
Не блещут кремлевские звезды.
Не плещет толпа у трибуны.
Будь зорок! В столице безлунной
Как в проруби зимней, черно...
Лишь дальний обугленный воздух
Прожекторы длинные режут,
Бросая лучистые мрежи
Глубоко на звездное дно.
Давно догорели пожары
В пустынях германского тыла.
Давно пепелище остыло
И Новгорода, и Орла.
Огромны ночные удары
В чугунную дверь горизонта:
Враг здесь! Уже сполохом фронта
Трепещет окрестная мгла.
Когда ж нарастающим гудом
Звучнеют пустые высоты
И толпы в подземные соты
Спешат, бормоча о конце, –
Навстречу сверкают, как чудо,
Параболы звезд небывалых:
Зеленых, серебряных, алых
На тусклом ночном багреце.
Читай! В исполинском размахе
Вращается жернов возмездья,
Несутся и гаснут созвездья,
Над кровлями воет сполох, –
Свершается в небе и в прахе
Живой апокалипсис века:
Читай! Письмена эти – веха
Народов, и стран, и эпох.
декабрь 1941
XVII
А.А.
Ты еще драгоценней
Стала в эти кромешные дни.
О моем Авиценне
Оборвавшийся труд сохрани.
Нудный примус грохочет,
Обессмыслив из кухни весь дом:
Злая нежить хохочет
Над заветным и странным трудом.
Если нужно – под поезд
Ты рванешься, как ангел, за ним;
Ты умрешь, успокоясь,
Когда буду читаем и чтим.
Ты пребудешь бессменно,
Если сделаюсь жалок и стар;
Буду сброшен в геенну –
Ты ворвешься за мной, как Иштар.
Ты проносишь искусство,
Как свечу меж ладоней, во тьме,
И от снежного хруста
Шаг твой слышен в гробу и тюрьме.
Так прими скарабея –
Знак бессмертья, любви и труда.
Обещаю тебе я
Навсегда, навсегда, навсегда:
Может быть, эту ношу
Разроняю по злым городам,
Всё швырну и отброшу,
Только веру и труд не предам.
1958
XVIII
А сердце еще не сгорело в страданье,
Все просит и молит, стыдясь и шепча,
Певучих богатств и щедрот мирозданья
На этой земле, золотой как парча:
Неведомых далей, неслышанных песен,
Невиданных стран, непройденных дорог,
Где мир нераскрытый – как в детстве чудесен,
Как юность пьянящ и как зрелость широк;
Безгрозного полдня над мирной рекою,
Куда я последний свой дар унесу,
И старости мудрой в безгневном покое
На пасеке, в вечно шумящем лесу.
Я сплю, – и все счастье грядущих свиданий
С горячей землею мне снится теперь,
И образы невоплощенных созданий
Толпятся, стучась в мою нищую дверь.
Учи же меня! Всенародным ненастьем
Горчайшему самозабвенью учи,
Учи принимать чашу мук – как причастье,
А тусклое зарево бед – как лучи!
Когда же засвищет свинцовая вьюга
И шквалом кипящим ворвется ко мне –
Священную волю сурового друга
Учи понимать меня в судном огне.
1941
XIX
А.А.
И вот закрывается теплый дом,
И сени станут покрыты льдом,
Не обогреет старая печь,
И негде будет усталым лечь.
Часы остановятся на девяти.
На подоконник – метель, мети!
Уже сухари, котелок, рюкзак...
Да будет так. Да будет так.
Куда забросит тебя пурга?
Где уберечься от бомб врага?
И где я встречу твои глаза?
И все же поднял я руку за.
На хищный запад, гнездовье тьмы,
Не ты пойдешь, а солдаты – мы;
Доверю жизнь я судьбе шальной,
И только имя твое – со мной.
Теперь, быть может, сам Яросвет
Не скажет демону русских "нет":
Он вложит волю свою в ножны,
А мы –
свою –
вынимать должны.
Ремень ложится мне на плечо,
А в сердце пусто и горячо.
Одно еще остается: верь! –
И вот, закрылась старая дверь.
1941-1958
XX. БЕЗ ЗАСЛУГ
Если назначено встретить конец
Скоро, – теперь, – здесь –
Ради чего же этот прибой
Всё возрастающих сил?
И почему – в своевольных снах
Золото дум кипит,
Будто в жерло вулкана гляжу,
Блеском лавы слепим?
Кто и зачем громоздит во мне
Глыбами, как циклоп,
Замыслы, для которых тесна
Узкая жизнь певца?
Или тому, кто не довершит
Дело призванья – здесь,
Смерть – как распахнутые врата
К осуществленью там?
1950
XXI
Я не отверг гонца метельного,
Не обогнул духовных круч я,
Глухой водой благополучья
Не разбавлял вина в ковше!
Дыханью шторма запредельного,
Напевам космоса – не ставил
Плотин запретов, норм и правил
Ни в жизни быстрой, ни в душе.
Узнал я грозные мгновения,
Крутую полночь в жизни сердца,
Когда чуть видимая дверца
Вдруг распахнется как врата,
И мир неслыханного Гения
Ворвется, плача и бушуя,
И станет прежний бог – ошую,
А одесную – полночь та.
Тайник, где бодрствуют праобразы
В глубиннейших слоях монады,
Где блещущие водопады
Кипят, невнятные уму, –
Вдруг разорвет стальные обручи,
Расторгнет древние засовы,
И мир бездонный, странный, новый
Предстанет зренью твоему.
В меня всей мощью многопенною,
Всей широтой бурлящей литвы
Он хлынул в ночь последней битвы
На смутном невском берегу.
Но многослойную вселенную,
Разверзшуюся над Россией,
С какой сравню иерархией?
В каких октавах сберегу?
Как рассучу на нити времени
Ткань целокупного виденья?
В многовековом становленьи
Какие отличу дела?
Как покажу средь адской темени
Взлет исполинских коромысел
В руке, не знавшей наших чисел,
Ни нашего добра и зла?
Нет, то – не фраза, не риторика,
Не схоластические догмы;
У неисхоженных дорог мы
Стоим в неповторимый век,
И скрытый труд метаисторика
Язык нащупывает новый,
Принять в русло свое готовый
Живые струи новых рек.
Рассудка плотного инерция
Еще толкает мысль по тропам,
Где медленно влекутся скопом
Кто лишь для прописей готов.
То, что ловлю в народном сердце я,
Теперь поймут лишь братья в Духе,
Но завтра лязгнет ключ разрухи
В заржавленном замке умов.
Речь нашей эры не изваяна
Для этих темных предварений;
Еще века, покуда гений
Свершит последний взмах резца.
Что ж: ограничиться окраиной?
Словесной зыби остеречься?
В смиренной низости отречься
От долга первого гонца?
Но давит душу тьма подпольная,
Гнетет невысказанный опыт,
В ушах гудит нездешний топот,
Не наш буран, не наша тишь...
Пусть не вмещают ритмы дольние
Тех сфер блистанье и величье:
Прости мое косноязычье
И отзвук правды в нем услышь.
1949-1952
|
