1
Здесь по ночам – луна с дружиной духов,
По вечерам – зарниц грозящий блеск...
Дороги: в Мглин, на отдаленный Глухов,
На Стародуб и, сквозь леса, в Трубчевск.
Порой глазам уже казалось больно
Встречать везде зелёную тюрьму:
Всё реже сосен строгую кайму
Рвала вдали, белея, колокольня.
Я бор отцов моих пересекал –
Сухой, ощерившийся и колючий,
И с каждым утром становился жгучей
Песчаных почв пылающий накал.
Ни деревень. Ни стука лесорубов...
А у лачуг угрюмых лесников –
До самых крыш – бревенчатый и грубый
Добротный тын: от банд и от волков.
2
В пугливых зарослях леса –
То за поворотом долин,
То за шелестящей завесой
Орешников и калин,
То по уединённой поляне
И через сырой овраг
Мелькают пунцовые ткани,
Мягкий, плывущий шаг.
Волосы – тёмно-русы,
В разводах белый платок,
Не звякнут жёлтые бусы[2]
От шага бесшумных ног;
Ногам – валежник и травы
Дух леса стелет, как дань,
И влево качается, вправо[3],
От поступи – алая ткань.
Загар – юн и свободен,
А взор, не спеша, скользит
По ягодам диких смородин,
По узким листьям ракит.
И падает луч на плечи[4],
И перебегает на бровь...
Это – первая встреча.
Это – лесная кровь.
3
Сумрак засинел
в листьях:
Близится исход
дня...
К берегу болот
мглистых
Вытянулась тень
пня.
Домик лесника –
знаю –
В лиственном шатре
скрыт;
Лайка лесника
злая
Чутко во дворе
спит.
Запахи с лугов
слаще,
Пламенней косой
луч...
Тихо заалел
в чаще
Домик у речных
круч.
Встану у сосны
старой:
Ласков вековой
ствол...
Призрачным, как сны,
паром
Дышит подо мной
дол.
Смолы золотым
клеем
Липнут на ладонь...
Жду.
Зеркало реки
млеет,
Словно в голубом
льду.
Солнышко за стог
село,
Гуще темнота
лип...
Вон – её платок
белый,
Вёдер жестяных
скрип!
Мягко, на песок
влажный,
Нежный от росы,
лёг
След, – темнотой
сглажен, –
Маленьких босых
ног.
Воздух напоён
сеном.
Очерки во мгле
скрав,
Медленно встают
стены
Слушающих ночь
трав.
4
Что блуждать от утрат к утрате?
Хорошо мне в тесном углу:
Ты проходишь по тёплой хате,
Собирая – нам – к столу.
Аккуратной плотной ладонью,
Вся уютна, радостна вся,
Круглых крынок холодные донья
Ты поддерживаешь, неся.
Целый долгий день, оседая,
Как роса на позднем лугу,
Покрывала их влага седая
В чёрном погребе, на снегу.
Полюбившими труд руками,
Нагибаясь чуть-чуть, берёшь
Грубый, чёрный чугун с ушками,
С полок – миску и хлебный нож.
И слежу я, не отрываясь,
Ко всему, что не ты – слеп,
Как ты режешь круг каравая,
Спокойный, добротный хлеб.
5
Так вот он, тайник
У диких ключей,
В глуши Барсучьего Рва!
Так вот он, лесник,
О хижине чьей
Глухая идет молва!
Он плотен, как ствол,
Рыжеват, не стар.
Спокоен, слегка хитёр,
Но странно тяжёл
И белёс, как пар,
Его внимательный взор.
Присел к столу,
Не спеша ведёт
Беседу, простую, как хлеб,
И тесно в углу
От пчелиных сот,
Морковок и жёлтых реп.
Не знаю примет
Своего врага,
Но скрытой радостью рад,
Что завтра чуть свет
До четверга
Уедет он в Староград.
6
Люди входили тихонько в хату,
Делали знак:
Ко всякому ждущему ты выходила, как к брату,
Во двор, во мрак.
Спрашивали: один – про дорогу,
Второй – пилу,
Третий и сам свой зипун положил у порога
На чистом полу.
С жёлтым огнем, как болотный ирис,
Свеча на столе
Ждала, чтобы вновь твоя тихая тень зароилась
В нагретой мгле.
А мне казалось, что трудно и долго –
Этот быт... глушь... крепь...
Думал про Ладогу я, про холмы Баргузина и Волгу,
Донскую степь,
В рассказах синели заморские глади,
Звенели ручьи...
Ты слушала плеск их, и песни, и рокот, глядя
В пламень свечи.
И всё теплее делался узкий
Лучистый взор,
Схожий с молчаньем былинных, исконно русских
Хвойных озёр.
И необъятна, как купол собора,
И странно близка,
Ночь погрузила на дно непробудного бора
Дом лесника.
7
Вспомнишь ли заоблачные горы,
Заглядевшись в омут, как лоза,
В эти серебристые озера,
В русские привольные глаза[5]?
Как песок горячих побережий
В благодатный полдень у воды,
Лёг загар – пушистый, знойный, свежий –
Дар лугов, здоровья и страды.
От касанья сучьев, лужиц, хвои
Брянских и черниговских дорог,
Загрубели тёмные от зноя
Маленькие пальцы её ног.
Соком леса – ольх, бурьяна, дуба
Кровь её простая вспоена[6],
Эти чуть приподнятые губы
С запахом антоновки и льна,
Эти руки, пахнущие сеном,
Разомлевшим в копнах поутру,
А улыбка – светлая, как пена[7]
На Жеронском озере в бору.
Что же за сокровище таится[8]
В непонятной этой глубине?
Отраженье ль бора шевелится?
Не душа ль его мерцает мне?
Всё так просто над её судьбою,
Так немного вёсен, лет и зим –
Отчего же взгляд её порою
Так бездонен, так неизъясним?
8
Оттого, что бабочки бьются
Вкруг свечи золотым крылом
И бездумно падают в блюдца,
Опьянев душным теплом,
Оттого что мой дед, мой прадед
Семь веков брели за сохой,
Как готов я поверить правде,
Что найден мой мир и покой!
Да, вот тут, в этом душном доме,
Меж бревенчатых толстых стен,
Тут, в быту, в трудовой истоме,
И отчизна моя, и плен.
Сенокос, огород да пашня,
Труд до сумерек, ночью – страсть, –
Как отрадно душе, как страшно
К этой жизни простой припасть.
9
Дух овина, стоячий, прелый...
Тишь ночная на берегу...
Щель меж брёвнами стала белой,
Словно тонет весь двор в снегу.
И невольная мысль во мраке
К белой тянется полосе,
В слабых звуках читая знаки,
Что уснули в усадьбе все.
Мир умолк. Ни шагов, ни речи.
Лишь за гладью речной косы,
За лесами, за немеречей,
В Богучарове лают псы.
Выхожу, как во сне... И вижу,
Что колдующая луна
Стала больше и стала ниже,
Точно снегом убелена.
Луг, ракитники, крыши, лавы –
Всё блестит голубой росой,
И как водоросли – отава
Под ногою моей босой.
От стены голубого дома
Отделяется луч луны,
Тихо близится, невесомый,
Вдоль сарая, плетня, сосны,
По блестящей траве бесшумно
Огибает, скользя, крыльцо...
Незнакомо, светло, безумно
Голубое её лицо.
Нет: знакомо! я ждал! я чуял!..
В диких, светлых глазах, на дне,
Волчье солнце, ей кровь бичуя,
Древним зовом сверкает мне.
Этот, этот огонь весёлый,
В хороводах хмельных кружа,
Знала степь и ночные сёла
В час пожаров и мятежа.
Принимаю! И пусть в тумане
Нас затягивает водоверть –
Та, что губит, и та, что манит,
Как беспамятство и как смерть.
10
И вот летим мы
Над гибким берегом
К огням незримым,
Краям утерянным, –
По острым копьям
Травы некошеной,
Над гиблой топью,
Над нивой брошенной.
А у откосов
Смеются лунные
В нездешних росах
Друзья бесшумные,
Снуют, сплетаясь
Живыми космами,
Весёлой стаей
Во мгле меж соснами...
Чей узкий пламень
Маячит стражами
Над родниками
В сырой овражине?
Чьи хороводы
Реке поручены
В струистых водах
Её излучины?..
А в высях – правая
И совершенная
Богиня правит
Ночной вселенною,
Проливши зелья
В леса прозрачные,
Все ожерелья
Надевши брачные.
11
Как роковое наследство
Тысячелетней страны,
В кровь приняла она с детства
Тысячелетние сны.
Люди, искатели рая,
В глушь уносили тоску,
Ночь приводила сырая
Их на огонь к леснику.
Девочка слушала ночью
Путников, старцев, калек,
Видевших Спаса воочью
И ослеплённых навек.
А в темноте новолунья,
Заговор зыбкий шепча,
Ведала бабка-колдунья
Тайну замка и ключа.
Всякий бродяга и странник
Знали: меж этих полян
Прятал надежный омшаник
Страшную быль партизан.
Прадед, начётчик премудрый,
В Оптину Пустынь ушёл;
Помнила девочка кудри,
Белые, как ореол;
Помнила то, что пропало,
Кануло в омуты лет:
Как на Ивана Купалу
Вспыхивал трепетный свет,
И в опьяняющем гуде
Трижды священной игры
Духи метались и люди
Сквозь золотые костры.
И становилось невнятно:
Кровь ли звенит и поёт,
Реки ль текут невозвратно
Лесом вперёд и вперёд –
В синее, синее устье
Влить свой девический страх
Память калиновой грусти,
Память о буйных кострах.
Дикая кровь конокрадов
В жилах, мешаясь, текла
С кровью искателей кладов
И ангельского крыла.
Будто все тайны России
Пали на сердце её,
В эти трущобы лихие,
В нищее это жильё.
12
Как душно в этой стороне!
Над буреломом тянет гарью
И оскудел пернатой тварью
Их мир, полупонятный мне.
Но здесь, на пасеке у деда,
Меж гулких ульев, добрых пчёл,
Я б лучшим книгам предпочёл,
Чтоб длилась мерная беседа.
Суров и наг его приют:
Древесный кров, пески да воды...
Вот пальцы, липкие от меда,
Кисет с махоркой подают.
Как остров вечности самой
В бушующих морях столетий
Вот эта хатка, пчелы эти,
Старик с прекрасной головой.
Где тот молитвенник и схимник,
Тот недоступный людям скит,
Чью тайну молча он хранит
В дождях осенних, вьюгах зимних?
Он сам покоен как монах,
Послушник скрытого призванья,
Лишь тонкая улыбка знанья
Скользит на старческих губах.
А к вечеру – бесшумным шагом
По иглам, прутикам, песку,
Подходишь ты – мою тоску
Залить, как уголь, чистой влагой –
Живой водой твоей любви
И веры непроизносимой...
Друг мой желанный, цвет любимый!
Лесным крестом благослови;
Твои сказанья и поверья
Как струи вечной жизни пью,
За этот лес – небес преддверье –
Всю мудрость века отдаю.
13
Твои невыразимые глаза!
Глядеть в лесу, на что взглянула ты:
На медленно, шурша, плывущие плоты,
На аир, где в лучах хохочет стрекоза –
И полюбить всё то, что любишь ты.
Уютные ладони этих рук!
Любовно брать, чего коснулась ты:
Стакан, топор, дрова, картошку, хлеб, цветы
И сбрую конскую, и шерховатый сук –
И чувствовать, что чувствовала ты.
Твой стан упругий, совершенный стан!
Открыть себя, чему открылась ты;
Касанью братскому полдневной теплоты,
И свежести реки, и сырости полян,
И понимать, что понимала ты.
А кругленькие пальцы милых ног!
Ступать точь-в-точь, куда ступала ты:
На свежемытый пол, на прелые листы,
На ручейки дождя, на грязь и пыль дорог –
И ощущать, что ощущала ты.
14
Когда лунною ночью бездонной
Всё трепещет в руках синевы,
По каморкам, трусливо и сонно,
В темноте сочетаетесь вы.
Вы и солнца боитесь, как воры!
Не любить вы умеете – красть,
В пропотевшие затхлые норы
Хороня ущербленную страсть.
А кругом – разлучая, сливая,
Необъятною жизнью жива,
Мерно движется ткань мировая,
Становящийся строй естества.
Напоён ослепительный воздух
Древней мощью зверей и цветов,
И, сближаясь, горячие звёзды
На всесильный торопятся зов.
Растворят мировые просторы
Наш текучий, наш плещущий дух,
Если в диком святилище бора
Совершается таинство двух.
Охранят нас душистые сени,
Озарят миллионы светил,
Зашуршат мириады растений –
Легион созидающих сил.
Вечный ритм нарастанья и спада,
Вечной жизни прилив и прибой,
Чтоб развеялась дымом преграда
Между лоном миров и тобой.
15
Кровь не обманешь. И нет
Лжи
В радости жгучей её,
Если в шуршащий просвет
Ржи
Солнце бросает копьё;
Если, заливши зенит,
К нам
Блещущий взор наклонив,
Щедро оно золотит
Храм
Тихо сомкнувшихся нив,
И, как создатель, любя
Страсть,
Молодость и красоту,
Благословляет тебя
Пасть
В радость бездонную ту.
В это мгновенье ты сам –
Луч
Овеществленный его,
К жизнетворящим мирам
Ключ,
Вестник, творец, божество;
В это мгновенье она –
Цель,
Тайна, богиня, земля,
Вечно живого вина
Хмель
Пьющая, всё утоля.
Тело невольно мягчит
В пыль
Комья горячей земли,
Чуя немые ключи
Сил
В прахе, в траве, и в пыли.
О, золотые поля, –
Рать,
Льнущая к тёмным плечам!
Дева, сырая Земля!
Мать
Людям, колосьям, ручьям!
Солнце! отец наш! Прими
Дар,
Как принимаешь цветы,
Лей над своими детьми
Жар
Радости и полноты.
16
Ночь светает, – покров и храм нам,
Ритмов полная, как стихи.
За чащобами, в Старом Ямном,
Заливаются петухи.
Вымыв струями ключевыми,
Подставляет она ведро
И берёт упругое вымя.
Дымно-белое серебро
Напрягаясь, звенит, как струны,
Как прерывно звучащий ток,
И багрит белоснежные струи
Разгорающийся восток.
Это льются живые соки,
Накоплявшиеся по лугам,
Где сейчас под небом высоким,
Несмолкающий птичий гам;
Это льётся душа растений,
Так таинственно и легко
Чудом вечных круговращений
Претворившаяся в молоко.
И струя этой белой крови
Благодейственна и свята,
И приятна тихой корове
Её собственная теплота.
17
На июльской заре, чуть в борах
Освежит сухую, как порох,
Землю пыльную росный пар –
Отнесёт она яйца и творог
За Десну, в городок, на базар.
Тарахтят по тракту повозки...
Вот и берег; размашистый, плоский,
Пристань, техникум, блеск креста,
Вот занозно-колкие доски
Подрагивающего моста.
Город мреет в горячей хмаре.
Но так весело стать на базаре,
Где знаком ей каждый ухаб,
И, прислушиваясь то к сваре,
То к задорным шуткам баб,
То к рассказам сельчан заречных –
Простодушных, хитрых, беспечных
Подруг её школьных дней –
Усмехнуться улыбке встречной
На широких губах парней.
Сам булыжник покажется розов,
Если вслушаться в скрип обозов,
Дребезжащих по мостовой –
Мостовою с жухлым навозом,
С недовытоптанною травой.
И, подсчитывая украдкой,
В тени за книжной палаткой,
Сколько денег будет в платке –
Вспоминать корову, хатку
И дубы на родной реке.
18
Воск, растопляясь, пальцы греет,
Свеча сгибается... Вдали
Иконостас сверкает, мреет
Лазурью в золотой пыли:
Там что-то веет, льётся, реет,
Там только дух, и нет земли.
С простой кошёлкою базарной,
Всё босичком, с платком в руке,
Она на образ заалтарный
Глядит в смиренном далеке –
Глядит, как с улиц луч янтарный
Зажёг все перлы на венке.
Когда же хлынет люд на паперть –
Вдруг разверзается простор,
Лесов распластанная скатерть,
Меж них – студеный блеск озёр...
Ты здесь, Ты с нами, Дева-матерь!
Куда ни глянь – Твой омофор.
19
И вера нас не пустит, а не злоба,
На пасмурную исповедь к попу.
Он скажет нам: – Язычники вы оба,
Молящиеся первому снопу.
О, да: песок рассыпчатый и белый
И ягоды у каждого куста
Есть вечно созидаемое тело
Всемирного, предвечного Христа.
Берёзою растёт Он и кристаллом,
Он спит в земле, как руды и зерно, –
Вот почему Своею плотью звал Он
Пречистый хлеб и мудрое вино.
И в каждой искре счастья и страданья
Живых творений Своего Отца
Таится Он, распятый в мирозданье,
Единый без начала и конца.
20
Оттого с тобою рядом
Так прекрасно и блаженно
Веру радостным обрядом
Облекать в лесной тиши,
Просто, ласково и строго
Наполняя неизменной
Страстью к миру, страстью к Богу
Дней хрустальные ковши.
Где торжественно и глухо
Сторожат алтарь наш сосны,
Мы горим, как свечи духа,
В синей сказке длинных трав.
Вон затеплились другие
Той же вестью босоногой,
Те же отсветы России
В пламя чистое вобрав.
Тот огонь, духовной Русью
Возожжённый, донести мне
До сверкающего устья
Дней грядущих – помоги,
О, невидимое Солнце,
Ты, о Ком в бессонном гимне
С древних лет тоскует сердце,
По мирам чертя круги.
21
Я помню кромешную ночь: по сознанью
Как чёрный утюг провела тишина,
Разгладив последние воспоминанья, –
Все швы и рубцы неподвижного сна.
Казалось, уже ни дыханья, ни пульса...
Замкнулась душа седмиричным ключом...
Откуда ж на дне этот зов шевельнулся?
Кровь в стиснутых жилах рванулась – о чём?
Не солнце, не птицы, не люди, не страны –
Одно лишь, одно я поймал на лету:
Заржавленный скрип корабельного крана,
Лязг якорной цепи в далёком порту.
Сверкнул горизонт, и запели сирены,
Раскрыв перед сердцем другие края...
И вновь – в непробудные воды без пены,
Как в воды беспамятства, кануло "я".
22
И вот, берёт она ветвь сосны,
Цветущий аир берёт
И, с листьями папоротника скрестив,
Раскладывает на берегу.
Над полукругом срезанных ваий
Затепливаются семь свеч,
Семь восковых церковных огней,
Семь заклятий судьбы.
Долго гадает она над рекой
Здесь, в вековом бору;
Ночь. И отражает залив
Семь оранжевых звёзд.
– Ждёт тебя жизнь великой кручиною,
Страшный тебе готовит обвал:
Кто-то недобрый укрылся личиною,
Путь твой излучистый заколдовал.
Вижу – как будто кровавые заводи,
Темень кромешную... никого...
Только полоска светит на западе
Ради спасения твоего. –
Голос сорвался. Трепещет в воде
Всё семизвездье свеч,
Тихо дрожа в бездонных зрачках
Девочки-ворожеи.
– Но не страшись: минуется тёмное,
Верь мне, любимый: я не солгу,
Только мне странно: что-то огромное...
Светлые храмы на берегу...
Господи, что ж это?.. Необычайно
Знаки твои ложатся потом...
Милый, прости. Не могу. Здесь тайна.
Рано тебе узнавать о том. –
Тихо. Всё тихо. Свеча за свечой
Гаснут на берегу.
Крепко сжимает руку мою
Тёпленькая рука.
Тонко звенит комариный гуд,
Бархатный мрак вокруг...
И еле слышу здесь, у плеча:
– Кто ж ты, любимый? кто?
23
Ни грядущая тьма, ни былое
Не зальёт эти мирные дни
На извилинах чаш, где смолою
Золотятся янтарные пни.
Что звало, и звучало, и снилось –
Всё сбылось в этом старом бору,
Как подарок, как мудрость и милость,
Для которой я жил и умру.
24
На траву я упал
ниц,
Я зелёным дышал
запахом...
Стихли днём голоса
птиц:
Уже солнце текло
к западу.
В двух шагах, над песком[9]
дна,
Чуть журчала река
мерная...
Отчего ж, в глубине
сна,
Сердце сжала боль
смертная?
Разомкнулся холмов
вал,
Расступились леса
поясом:
Это – с дальних дорог[10]
звал
Длинный, длинный гудок
поезда.
И я видел – косой[11]
луч
Над дремотой лесных
заводей;
Многоярусный слой
туч
На жемчужном, сыром
западе,
Вспоминал городов
гул,
Понизовий гульбу
вольную,
Словно ветер степной
дул
В мою жизнь и судьбу
дольнюю.
Это вновь меня звал
дух
В земли новые, в дни
страстные,
И томил, и ласкал
слух
Беспредельной тоской
странствия...
25
Горше полыни, жалейки слаще[12]
Древний напев разлук и встреч:
Верить в луну над дубовою чащей,
Слушать неговоримую речь:
- Ты оттого мне и люб, что волен:
Здесь – сегодня, а завтра – там...
Что ж! Уходи недосжатым полем
С песней другой и к другим местам.
Знаю, всё знаю: горькою гарью
Дальних краёв твои думы полны...
Сердце твоё – как иван-да-марья:
Жёлтая и синяя, – две стороны.
Знаю, всё знаю: бурей и славой
Ждёт тебя будущее на земле,
Горем-злосчастьем, решёткою ржавой,
Медленным тленьем огня в золе.
В дни же свершенья заветной думы,
В радостном устье великих дней,
Вспомнишь ли мой бурелом угрюмый,
Благовест хвой у реки моей?
Что же!.. Весною, в гомоне птичьем,
В нашем привольном Брянском краю
Многие будут у хаты лесничей
Ждать, как награду, ночь мою.
Знаю – всё знаю: он будет суровым
И не похож на тебя ничем:
В долгую ночь не порадует словом,
Днём трудовым будет хмур и нем.
К вечеру, над пустынным откосом,
Буду одна молиться снопам,
Буду бродить по горючим росам,
По злой осоке, по медвежьим тропам...
Жизнь моя! Жизнь моя! Кто её свяжет,
Кто её выпьет, как чистый мёд?..
Только никто меня не расскажет,
Кроме тебя, никто не поймёт.
1936-1950
|
