Тёмен жребий русского поэта
                     Неисповедимый рок ведет
                     Пушкина под дуло пистолета,
                     Достоевского – на эшафот.

                     М. Волошин [2]


    ГРИБОЕДОВ

Бряцающий напев железных строф Корана
Он слышал над собой сквозь топот тысяч ног...
Толпа влачила труп по рынкам Тегерана,
И щебень мостовых лицо язвил и жёг.

Трещало полотно, сукно рвалось и мокло,
Влачилось хлопьями, тащилось бахромой...
Давно уж по глазам очков разбитых стекла
Скользнули, полоснув сознанье вечной тьмой.

- Алла! О, энталь-хакк! – раскатами гремели
Хвалы, глумленье, вой – Алла! Алла! Алла!..
...Он брошенный лежал во рву у цитадели,
Он слушал тихий свист вороньего крыла.

О, если б этот звук, воззвав к последним силам,
Равнину снежную напомнил бы ему,
Усадьбу, старый дом, беседу с другом милым
И парка белого мохнатую кайму.

Но если шелест крыл, щемящей каплей яда
Сознанье отравив, напомнил о другом:
Крик воронья на льду, гранит Петрова града,
В морозном воздухе – салютов праздный гром, –

Быть может, в этот час он понял – слишком поздно
Что семя гибели он сам в себе растил,
Что сам он принял рок империи морозной:
Настиг его он здесь, но там – поработил:

Его, избранника надежды и свободы,
Чей пламень рос и креп над всероссийским сном,
Его, зажжённого самой Душой Народа,
Как горькая свеча на клиросе земном.

Смерть утолила всё. За раной гаснет рана,
Чуть грезятся ещё снега родных равнин...
Закат воспламенил мечети Тегерана
И в вышине запел о Боге муэдзин.

1936




    ГУМИЛЁВ

...Ах, зачем эти старые сны:
Бури, плаванья, пальмы, надежды,
Львиный голос далекой страны,
Люди чёрные в белых одеждах...
Там со мною, как с другом, в шатре
Говорил про убитого сына,
Полулёжа на старом ковре,
Император с лицом бедуина...

Позабыть. Отогнать. У ручья
Всё равно никогда не склониться,
Не почувствовать, как горяча
Плоть песка, и воды не напиться...
Слышу подвига тяжкую власть
И душа тяжелеет, как колос:
За Тебя – моя ревность и страсть.
За Тебя – моя кровь и мой голос.

Разве душу не Ты опалил
Жгучим ветром страны полудённой,
Моё сердце не Ты ль закалил
На дороге, никем не пройдённой?

Смертной болью томлюсь и грущу, [3]
Вижу свет на бесплотном Фаворе,
Но не смею простить, не прощу
Моей Родины грешное горе.
Да, одно лишь сокровище есть
У поэта и у человека
Белой шпагой скрестить свою честь
С чёрным дулом бесчестного века.

Лишь последняя ночь тяжела:
Слишком грузно течение крови,
Слишком помнится дальняя мгла
Над кострами свободных становий...
Будь спокоен, мой вождь, господин,
Ангел, друг моих дум, будь спокоен:
Я сумею скончаться один,
Как поэт, как мужчина и воин.

1935




    ХЛЕБНИКОВ

Как будто музыкант крылатый –
Невидимый владыка бури –
Мчит олимпийские раскаты
По сломанной клавиатуре.
Аккорды... лязг... И звёздный гений,
Вширь распластав крыла видений,
Вторгается, как смерть сама,
В надтреснутый сосуд ума.

Быт скуден: койка, стол со стулом.
Но всё равно: он витязь, воин;
Ведь через сердце мчатся с гулом
Орудия грядущих боен.
Галлюцинант... глаза – как дети...
Он не жилец на этом свете,
Но он открыл возврат времён,
Он вычислил рычаг племён.

Тавриз, Баку, Москва, Царицын
Выплевывают оборванца
В бездомье, в путь, в вагон, к станицам,
Где ветр дикарский кружит в танце,
Где расы крепли на просторе:
Там, от азийских плоскогорий,
Снегов колебля бахрому,
Несутся демоны к нему.

Сквозь гик шаманов, бубны, кольца,
Всё перепугав, ловит око
Тропу бредущих богомольцев
К святыням вечного Востока.
Как феникс русского пожара
ПРАВИТЕЛЕМ ЗЕМНОГО ШАРА
Он призван стать – по воле "ка"! [4]
И в этом – Вышнего рука.

А мир-то пуст... А жизнь морозна...
А голод точит, нудит, ноет.
О голод, смерть, защитник грозный
От рож и плясок паранойи!
Исправить замысел безумный
Лишь ты могла б рукой бесшумной.
Избавь от будущих скорбей:
Сосуд надтреснутый разбей.

1940




    МОГИЛА М. ВОЛОШИНА [5]

Прибрежный холм – его надгробный храм:
  Простой, несокрушимый, строгий.
Он спит, как жил: открытый всем ветрам
  И видимый с любой дороги. [6]

Ограды нет. И нет ненужных плит.
  Земли наперсник неподкупный,
Как жил он здесь, так ныне чутко спит,
  Всем голосам её доступный.

Свисти же, ветер. Пой, свободный вал,
  В просторах синих песнью строгой:
Он в ваших хорах мощных узнавал
  Открытые реченья Бога.

Своею жизнью он учил – не чтить
  Преград, нагроможденных веком,
В дни мятежей не гражданином быть,
  Не воином, но человеком.[7]

С душою страстной, как степной костёр,
  И с сердцем, плачущим от боли,
Он песню слил с полынным духом гор,
  С запевом вьюги в Диком поле.

И судьбы правы, что одна полынь
  Сны гробовые осенила,
Что лишь ветрам, гудящим из пустынь,
  Внимает вольная могила.

1935(?)

    [1] Судя по черновым записям, в  задуманный,  но  незаконченный  цикл
должны были также войти, по замыслу Д. Андреева, стихотворения о Рылееве,
Пушкине, Лермонтове, Гоголе, Достоевском, Гаршине, Л. Н. Толстом,  Л.  Н.
Андрееве, Блоке, Есенине, Маяковском, Цветаевой.

    [2] Эпиграф из  стихотворения  М.А.  Волошина  "На  дне  преисподней"
(1922).

    [3] "Смертной болью..." и далее – перифраз строк:

        "Вижу свет на горе Фаворе
        И безумно тоскую я..."

    из  стихотворения  Н.С.  Гумилёва  "Я  не  прожил,  а  протомился..."
(1916).

    [4]  ПРАВИТЕЛЕМ  ЗЕМНОГО  ШАРА...   –   В   стихотворном   "Воззвании
председателей земного шара" (1917) Хлебников писал:

        "...мы нацепили на свои лбы
        Дикие венки Правителей земного шара".

    "Ка" – повесть (1915) В.В. Хлебникова; Ка в  египетской  мифологии  –
один из элементов человеческой сущности, второе "я".

    [5] Согласно воле поэта, он похоронен на вершине горы Кучук-Енишар  в
Коктебеле. В. М. Василенко вспоминал, что Д.  Андреев  "примерно  за  три
года до смерти  М.  А.  Волошина  был  у  него  в  Крыму,  откуда  привез
стихотворение  "Дом   поэта",   которым   мы   зачитывались,   и   другие
стихотворения  Волошина,  которые  мы  переписывали".  По  мнению  А.  А.
Андреевой, " это сообщение Виктора Михайловича Василенко ошибочно. Даниил
Леонидович рассказывал мне иначе, летом 1931 года он встретил  в  Москве,
на улице, Максимилиана Александровича Волошина и, преодолев на  этот  раз
свойственную  ему   болезненную   застенчивость,   подошёл   к   нему   и
представился. Совершенно  понятно,  что  встречен  он  был  Максимилианом
Александровичем с полным дружелюбием,  радостью  и  тут  же  приглашён  в
Коктебель. Но этим летом у Д. А. денег не было совсем, а на следующий год
Волошина уже не было в живых. Но произведения его, конечно, привозили  из
Крыма,  переписывали  и  читали.  Я  хорошо  помню  вечер  <...>    после
возвращения Д. А с фронта, когда к нам пришел сияющий В. М. Василенко  и,
"захлёбываясь" от восторга, читал "Владимирскую Богоматерь", причём читал
наизусть".

    [6] Аллюзия из стихотворения Волошина "Дом поэта" (1926):

        Дверь отперта. Переступи порог.
        Мой дом раскрыт навстречу всех дорог.
        В прохладных кельях, беленных известкой,
        Вздыхает ветр...

    [7] Перифраз строки из стихотворения Волошина "Доблесть поэта  (Поэту
революции)" (1925): "В дни революции быть Человеком, а не Гражданином..."