Даниил Андреев

Голоса веков

Стихотворный цикл

СОДЕРЖАНИЕ

1.  Палестинская мелодия
2.  Серебряная ночь пророка
3.  «Я уходил за городскую стражу...»
4.  Бар-Иегуда Пражский
5.  Титурэль
6.  «Мне радостно обнять чеканкой строк...»
Примечания



    ПАЛЕСТИНСКАЯ МЕЛОДИЯ

Гладит предутренний ветер вечно-священные камни.
Над Галилеею грустной руки воздел муэдзин.
Лижет бесшумное время прах Вифлеема и Канны,
И с минаретов вечерних слышно: Алла-иль-Алла.

Розовым встанут миражем храмы и рощи Дамаска,
Жены под светлой чадрою нижут сапфир и опал.
Лишь набегающий ветер, волн благосклонная ласка...
Смолкли призывные трубы Ангела, Льва и Орла[1].

Но, как и прежде, задумчивы те же рыбацкие мрежи,
Дремлют гроба крестоносцев, миррой и кедром дыша,
И разноликие толпы молятся снова и снова,
К плитам Господнего Гроба с моря и суши спеша.

1930-е




    СЕРЕБРЯНАЯ НОЧЬ ПРОРОКА [2]

Над белоснежною Меккою –
                        гибкой планеты хвост,
Дух песков накалённых
                     и острых могучих звёзд.
Звёзды вонзают в душу
                     тысячи звонких жал....
Благоговейный трепет
                    сердце пророка сжал.
Слышится ближе, ближе
                     шум непомерных крыл:
Конь с человеческим ликом
                         россыпи неба скрыл;
Грива – белыми волнами, сам он – словно туман;
Имя коню – Молния,
                  эль-Бохран.
Мчит пророка на север десятикрылый гонец,
Хлещет сирийский ветер,
                       душит, и наконец,
Весь запылён пустынею,
                      сполохами палим,
Сходит ночной наездник
                      в спящий Иерусалим.

В уединённом храме
                  ждут Моисей и Христос,
Вместе молятся трое
                   до предрассветных рос.
И в выси, откуда Солнце
                       чуть видимо, как роса,
Конь ездока возносит
                    на Первые Небеса.

Иерархии гигантские ширятся впереди:
Между очами ангела – тысяча дней пути...
Но на последнее Небо глагол непреклонный звал:
Скрывают лицо Аллаха
                    семьдесят покрывал,
И за покрывалами – голос, как ста водопадов шум,
Как опоясанный громом
                     и молниями
                               самум:

- Восстань и гряди, избранник, вдоль всех городов и стран,
Провозглашай народам
                    Мой истинный Аль-Коран! –

Головокруженье... омут...
                         отпрянувшие Небеса,
Звёзды, летящие вверх... Гаснущие голоса...
Толща холодных туч...
                     Старый кирпич
                                  стен...
Ещё не остывшее ложе
                    и плоти свинцовый плен.
По-прежнему бдит над Меккой
                           белой кометы хвост,
Дух песков остывающих
                     и острых могучих звёзд.

1933




    * * *

Я уходил за городскую стражу,
С моим народом навсегда порвав.
Навстречу степь желтела низким кряжем
И духом злым сухих и жёстких трав.

Ты умоляла, стискивала руки,
Но ты ль могла меня остановить?
Я шёл на подвиг, на венец, на муки,
Я цепи рвал, а ты была – лишь нить!

Я говорил, что лишь духовный воин
Узрит Мицор[3], где царствует Аллах,
Что, бросив всё, я сделаюсь достоин
С Ним говорить в пустыне на скалах.

    – – – – – – – – – – –

И вот, со скал слежу я караваны,
Теченье солнц и смену быстрых лун;
Я вслушался в протяжный ритм Корана
И в письмена благочестивых сунн[4].

Постом, молитвами, бессонным бденьем
Я похоть чувств попрал и укротил,
Врата души раскрыл святым виденьям,
Чертог ума – наитью горних сил.

Но властелин блаженного Мицора,
Господь, не принял пламенную дань:
Безгласно небо, безответны горы,
И та же жажда жжёт мою гортань.

    – – – – – – – – – – –

Я проходил сквозь городскую стражу,
Мой дерзкий подвиг в страхе оборвав.
Степь назади серела низким кряжем
И духом злым сухих и жёстких трав.

Я умолял, я звал, ломая руки,
Тебя, единственную, что любил,
И зов мой гас, и разбивались звуки
О мрамор памятников и могил.

Ты позвала – зачем же я отвергнул?
Ты умерла – я всё ещё живу...
Господь любви! Куда ж Твой раб неверный
Опустит праздную главу?

1935




    БАР-ИЕГУДА ПРАЖСКИЙ [5]

Ветер свищет и гуляет сквозь чердак.
На гвозде чернеет тощий лапсердак.

Жизнь – как гноище. Острупела душа,
Скрипка сломана и сын похоронён...
Каждый вечер, возвращаясь без гроша,
Я, как Иов прокажённый, заклеймён.

Даже дети сквозь кухонный гам и чад
"Вон, явился Богом прОклятый!" – кричат.

И за милостыней рынком семеня,
Гневом Вышнего терзаем и травим,
Я кусаю руку, бьющую меня,
Как бичуемый пророком Мицраим[6].

А в колодце полутёмного двора –
Драки, крики, перебранка до утра.

Разверну ли со смирением Талмуд –
Мудрость праотцев строга и холодна:
Точно факелоносители идут
С чёрным пламенем святые письмена.

И тогда я тайну тайн, врата ворот,
Разворачиваю книгу Сефирот[7].

К зыби символов в двоящемся стихе
Приникаю, как к целебному ключу,
Имя Господа миров – Йод – хэ – вов – хэ[8] –
Онемевшими устами лепечу.

Так сегодня я забылся, и во сне,
Вот, виденье громовое было мне.

Видел я одновременно все края,
Всё, что было и что будет впереди...
Синим сводом распростёрт над миром Я,
Солнце белое горит в моей груди.

Мириады светоносных моих рук
Простираются в волнующийся круг,

Свет и жар – неистощимые дары –
Мечет сердце, как бушующий костёр,
И, рождаясь, многоцветные миры
Улетают в раздвигаемый простор...

Я проснулся, полумёртвый. Тьма везде.
Лапсердак висит, как тряпка, на гвозде.

1935




    ТИТУРЭЛЬ [9]

        1

- Кто ты, мальчик? куда?.. Твои волосы
Нежней королевского золота,
Тебе пажом надо стать...
Отчего ты один? Где мать?

- Титурэль моё имя. Я вышел,
Когда рассказал мне дед
О песне: он сам её слышал
И прекраснее в мире нет.
Ту песню ангелы пели
В Сальватэрре, земле святой...
Нет на свете другой мне цели,
Как дорога
          к стране
                  той.

- Ты ошибся, дитя. Туда
Надо плыть по многим морям.
Попадают даже суда
То к пиратам, то к дикарям;
А когда каравелла в шторм
На подводной рухнет скале –
Яйца чаек, единственный корм,
Испечёшь ты в тёплой золе.
Но нечего будет пить,
И когда оборвется нить,
Ты обрадуешься концу.
Возвращайся ж, дитя, к отцу.

Меняются годы, несутся года и года,
Мужает упорство, духовная крепнет страда,
И встречные птицы с небесным лучом на крыле
Всё дальше и дальше манят его в путь по земле.


        2

- Кто ты, юноша? и куда?
Благородна
          твоя стать,

Твои тонкие руки не знают труда,
Тебе надо рыцарем стать!

- Мне не надо быть рыцарем. В рубище сером,
Как Спаситель ходил по земле,
Я достигну скорей Сальватэрры
В этом мире, лежащем во зле.

- В Сальватэрру путь долог и крут.
Далека твоя цель, – не дойти!
Византийцы в рабы продадут,
Сарацины[10] убьют по пути.

- Но не знаю другой я цели;
Невозможен мне путь иной.
Помолись о рабе Титурэле,
О дороге его земной.

Меняются страны, несутся года и года,
Встают из-за моря империи и города,
И плачутся ветры, и волны бушуют во мгле
О пламенном хоре, которого нет на земле.


        3

- Без оружия?! Путник, зачем
Ты бредёшь в эту степь один?
Азра пала, пал Вифлеем,
По пятам спешит Саладин![11]

- Но к неверным проникну легче я
Без оружия и щита.
Да будут щитом мне вера моя,
Смирение и нищета.

- Э, мы тоже верили прежде,
Пока от бед и утрат
Нас хранило, подобно надежде,
Имя Конрада Монферрат[12].

Но погиб он – и пламень веры
Победы нам не стяжал:
Оттеснены тамплиеры,
И Тевтонский орден[13] – бежал.

Меняется время, несутся года и года,
Нигде нет покоя, нигде, никогда, никогда, –
И чайки, и бури, и кедры на каждой скале
Тоскуют о хоре, которого нет на земле.


        4

- Мир тебе, странник Аллаха!
Гостем быть удостой,
Стопы от жаркого праха
Под кровом шатра омой.
Ты стар, голова в сединах,
Но вижу: твой дух – в огне.
Когда до святой Медины[14]
Дойдёшь – помолись обо мне.

- Брат! Не святыня Каабы,
Не царственный город Ислама
Не мудрость учёных арабов,
Не светоч Христова Храма –
Иная жжёт меня рана,
И жажда неутолима
Ни пенной струей Иордана,
Ни солнцем Иерусалима.

Уж силы мои догорели,
Но слава нищей судьбе...
Молись о рабе Титурэле,
Как я молюсь о тебе.

В песках Сальватэрры влачатся года и года, –
Барханы песчаные за чередой череда, –
И лишь умирая, во всепоглощающей мгле,
Услышит он голос, которого ждал на земле.

Прострут ему ангелы дивную Кровь в Хрустале –
Причастье и радость для мира, лежащего в зле,
Чтоб в горних высотах, молчаньем и тайной объят,
Хранил её вечно незыблемый град Монсальват.

И будут сходить от обители по ледникам
Народоводители к новым и новым векам,
Пока на земле хоть один ещё есть пилигрим,
Духовную жаждой, как пламенем смертным, палим.

1934




    * * *

Мне радостно обнять чеканкой строк[15],
Как влагу жизни – кубком пира,
Единство цели, множество дорог
В живом многообразье мира.

И я люблю – в передрассветный миг
Чистейшую, простую негу:
Поднять глаза от этих мудрых книг
К горящему звездами небу.

Как радостно вот эту весть вдохнуть –
Что по мерцающему своду
Неповторимый уготован путь
Звезде, – цветку, – душе, – народу.

1935


ПРИМЕЧАНИЯ

    [1] Трубы Ангела, Льва и Орла – имеются в виду символы  евангелистов:
Ангел – Матфея, Лев – Марка, Орел – Иоанна.
    [2] Серебряная ночь пророка.  В  основе  стихотворения  мусульманские
предания о великом откровении пророку  Мухаммеду  (ночном  путешествии  в
Иерусалим, см. Коран, аят 17:1) и о вознесении его на небеса;  по  мнению
исследователей, средневековые мусульманские описания этого события  могли
послужить одним из источников сюжета "Божественной комедии" Данте.
    [3] Мицор (Мицар) – звезда  созвездия  Большой  Медведицы;  у  арабов
испытанием силы зрения служит звезда Алькор, затмеваемая Мицаром.
    [4] Сунны – священные рассказы о поступках  и  изречениях  Мухаммеда,
дополняющие и поясняющие Коран.
    [5] Бар-Иегуда   Пражский.    Одним   из   источников   стихотворения
предположительно можно считать роман австрийского  писателя  Г.  Майринка
"Голем", в котором изображается обстановка пражского гетто.
    [6] Мицраим – библейское наименование Египта.
    [7] Книга Сефирот –  здесь,  видимо,  имеется  в  виду  первая  книга
каббалы "Сефер Иецира" ("Книга творения"); во второй книге  –  "Зогар"  –
перечисляется десять сефирот – творящих атрибутов божества.
    [8] Иегова, Яхве – Сущий.
    [9] Титурэль. Стихотворение связано с мотивами средневековой  легенды
о Святом Граале, интерес к которой не оставлял Д. Андреева во все периоды
его творчества; см. также поэму "Песнь  о  Монсальвате"  и  РМ  (2.3.23).
Мотивы  эпических  циклов,  связанных  с  легендой   о   Святом   Граале,
разработаны первоначально во французской  литературе  Кретьеном  де  Труа
(вторая половина XII в.) – "Персеваль, или Повесть  о  Граале",  затем  в
немецкой Вольфрамом фон Эшенбахом (ок. 1170-1220) – роман "Парцифаль", по
сюжету  которого  в  1882  г.  Р.  Вагнер  написал   одноимённую   оперу.
Отталкиваясь от  этих  источников,  и  в  стихотворении,  и  в  "Песне  о
Монсальвате",  Андреев,  создавая   собственный   мифопоэтический   эпос,
включает в него и по-своему переосмысленный предание о Святом Граале.
    Титурэль – один из королей Грааля. Чаша  Святого  Грааля,  в  которую
Иосиф  Аримафейский,  член  синедриона  и  тайный  ученик  Христа,  после
распятия выпросивший  его  тело  у  Пилата  и  предавший  погребёнию,  по
преданию, собрал кровь Иисуса Христа, была вознесена  на  небо,  а  затем
вручена ангелом Титурэлю; Титурэль отнес чашу в  замок  Монсальват,  куда
могут проникнуть только праведники.
    [10] Сарацины – арабы.
    [11] Азра пала,  пал  Вифлеем  –  здесь  имеется  в  виду  завоевание
Иерусалима египетским султаном  Саладином  (настоящее  имя:  Садах-ад-дин
Юсуф ибн  Айюб;  1138-  1193),  который  в  1187   г.   нанёс   поражение
крестоносцам.
    [12] Конрад Монферрат, маркграф – успешно защищал Тир в  1187  г.  от
Саладина, активный участник третьего крестового похода; в 1192 г.  избран
королём Иерусалима, но вскоре умерщвлён.
    [13] Тамплиеры –  католический  духовно-рыцарский  орден,  основанный
после четвёртого крестового похода для  защиты  паломников  и  государств
крестоносцев. Тевтонский орден – основан  в  1128  г.  в  Иерусалиме  для
оказания помощи немецким паломникам; военный характер приобрел около 1189
г.
    [14] Медина – один из двух (с Меккой) священных городов ислама.
    [15]  "Мне  радостно  обнять   чеканкой   строк..."   Первые   строки
стихотворения перекликаются со словами Н. С. Гумилева  из  статьи  "Жизнь
стиха": "Чеканим ли мы свои стихи, как  кубки..."  (см.:  Гумилев  Н.  С.
Письма о русской поэзии.).

Hosted by uCoz