Дата написания: 1927-1946; файла: 16.05.2007
Источник: "Звезда", №3, 2000
Публикация Ольги Андреевой-Карлайл и Алексея Богданова
Письма 1927-1946 годов
Представляемая здесь подборка писем Даниила Леонидовича Андреева его старшему брату Вадиму Леонидовичу Андрееву была обнаружена только весной 1997 года, среди самых разных семейных бумаг, сохраненных моей матерью, Ольгой Викторовной Черновой-Андреевой. Случайность ли это, результат ли неизвестного мне подбора, когда-то проделанного моей матерью, – но эта коллекция неожиданно дополняет предыдущую публикацию ("Звезда", 1997, №4) давая удивительно яркую картину молодости Даниила Андреева, до сих пор известной лишь в самых общих чертах.
Ответные письма моего отца не сохранились, так как бумаги Д. Л. Андреева были уничтожены при его аресте в 1947 году. Поэтому хотелось бы вкратце представить его корреспондента, В. Л. Андреева. Сам Вадим Андреев описал свою судьбу в трех книгах. Первая, "Детство", еще до войны вышла в "Современных записках" в Париже (эту книгу похвалил когда-то Владимир Набоков). В хрущевскую оттепель повесть "Детство" была опубликована в СССР, где имела большой читательский успех. Эта публикация совпала с возрождением интереса к творчеству Л. Н. Андреева, который является центральной фигурой "Детства".
"Детство" вышло в свет благодаря К. И. Чуковскому, который долго "за него боролся". С его легкой руки затем были напечатаны и две другие книги В. Л. Андреева: "Дикое поле", роман из жизни русских во Франции во время немецкой оккупации, и "История одного путешествия", удивительный рассказ о пути Вадима "из варягов в греки" в разгар гражданской войны. Леонид Андреев умер в 1919 году в Финляндии. Шестнадцатилетний Вадим, находившийся там же, решил во что бы то ни стало принять участие в гражданской войне. Соединиться с Даниилом, жившим в Москве, возможности у него не было. Как и его отец, Вадим Андреев был и против белых и против красных. После долгих приключений он оказался в Грузии, где воевал за ее независимость. Вадим с раннего детства писал стихи, и война на Кавказе, где когда-то сражался его любимый Лермонтов, утвердила его поэтическое призвание.
Через Константинополь Вадим Андреев попал в Берлин. Там он примкнул к поэтической группе "4+1", в которую входили поэты А. Гингер и А. Присманова, впоследствии ставшие его близкими друзьями; здесь же он встречался с Белым и Пастернаком. Во Францию Вадим переехал в 1923 году. Поначалу он работал на заводе "Рено", потом стал линотипистом, а позднее – кинотехником. Материальные условия русской эми-грации были тяжелыми как до войны, так и после нее.
В Париже Вадим Андреев активно участвовал в русской литературной жизни. В 1927 году он женился на моей матери, Ольге Викторовне Черновой, и таким образом вступил в живой литературный клан Ольги Елисеевны Колбасиной-Черновой и ее трех дочерей. Ольга Елисеевна, журналистка, дочь Елисея Колбасина (друга Тургенева), была необыкновенно талантливым, многосторонним и очень добрым человеком. В молодости она была членом российской партии СР, а потом – французской социалистической партии SFIO. Она написала книгу о взвихренной России 1917-1923 годов, вышедшую на английском языке, под названием "New Ноrizоns". Моя мать, Ольга Викторовна, в 1978 году опубликовала книгу "Соld Spring in Russia", вышедшую в США в издательстве "Аrdis". Эта книга (первоначально написанная по-русски) – о ее детстве в Италии, о пребывании Черновых в России в годы революции, об их жизни в подполье. Спасла их Е. П. Пешкова, первая жена Горького, с которым так дружил – и так драматически разошелся – Л. Н. Андреев. Ольге Елисеевне и ее дочерям удалось уехать из России в 1923 году.
Судьба моего отца – то есть его вынужденное изгнание – главная тема писем Даниила Андреева к брату. Все они пронизаны любовью к родине – в самом высоком, поэтическом смысле этого понятия. Верность России озаряла жизнь моего отца и в молодости, и в период борьбы с немцами во французском Сопротивлении. В 1957 году, когда Вадиму Андрееву было пятьдесят четыре года, советские власти наконец позволили ему посетить Россию и встретиться с уже умирающим братом. Мой отец рассказывал, что, когда он в первый раз вошел в комнату, где лежал Даниил, ему показалось, что это лежит он сам : настолько братья были похожи.
Лишь один только раз до этого мечта отца о возвращении чуть не сбылась: в 1945 году, за два года до ареста Даниила Андреева, его жены и целого круга его друзей. Мне тогда было 15 лет; мы вернулись в Рlеssis-Robinson под Парижем после пяти лет, проведенных на острове Олерон у атлантического побережья Франции. Вадим Андреев, арестованный немцами в 1944 году, был выпущен из заключения. Война кончилась; во Франции царила эйфория, несмотря на трудности послевоенной жизни.
Победа союзников пробудила у отца надежду вернуться в Россию, тем более, что в течение года или двух советские власти предлагали всем эмигрантам советское гражданство и право вернуться в СССР. И тут, в конце 1945 года, пришло письмо от Даниила (последнее в этой публикации) о том, что он ждет нас к себе и мечтает о нашей общей жизни в Москве. У этого письма была приписка: "Привет от Ив. Макс.".
Ив. Макс. был Иваном Максимовичем Фитюковым, советским солдатом, взятым нем-цами в плен. Таких русских было человек двадцать, разбросанных по Олерону, где немецкие оккупанты ожидали англо-американского нападения. Остров был крепостью, частью "атлантического вала", который защищали не только немцы, но – за недостатком немцев, искалеченных или убитых на войне, – и их военнопленные, в том числе русские и украинцы, носившие немецкую форму. Кроме смерти, выбора у этих людей не было: русских в плену немцы не держали.
Наша семья познакомилась с некоторыми из русских военнопленных. Они ненавидели немцев, верно служили французскому Сопротивлению и мечтали вернуться на родину. После войны они уехали в СССР и вскоре были арестованы. Иван Максимович – чистейший человек, немного напоминавший Платона Каратаева, – успел зайти к Даниилу Андрееву по дороге домой и передать ему записку о том, что наша семья жива и что мы собираемся в СССР. В ответ Даниил прислал представленное здесь письмо...
Однако вскоре советские власти прекратили беспрепятственное возвращение эми-грантов. Только через много лет мы узнали и о трагической судьбе русских с Олерона, и о том, что Даниил Андреев с женой были арестованы, и о том, что почти все те несчастные эмигранты, которые успели вернуться в СССР сразу после войны, были репрессированы. Нашу семью спасла открытка от Даниила Андреева, которую я, к сожалению, не нашла среди его писем. Она была получена в 1946 году, и в ней говорилось о том, чтобы мы приехали в Москву "как только Олечка кончит Сорбонну", – хотя я тогда была лицеисткой, которой предстояло учиться еще 4 года до начала учебы в Сорбонне. Мой отец пришел в отчаяние, но мы остались в живых – в Париже, где возрождалась русская литературная жизнь: в эти годы еще были активны Ремизов, Бердяев, Зайцев, Бунин, Газданов и Георгий Иванов. Сам Вадим Андреев часто печатался, несмотря на враждебность парижской эмиграции в отношении "просоветских русских".
Из писем Даниила Андреева, как и из писем о нем, мы узнаем о его каждодневной жизни в Москве в доме Добровых, о недолгой, но полной драматизма его первой женитьбе, а также о его желании выехать за границу. В великолепных, трогательных письмах "мамы" (приемной матери Даниила, для Вадима Андреева – "тети Лили") воссоздается дух дореволюционной русской интеллигенции. Большое письмо Даниила с анализом ранних стихов моего отца и с его собственными стихами этих лет представляет уникальное аrt po\tique молодого Даниила Андреева. Для читателей его последующих работ оно воссоздает начальную стадию огромного литературного пути Д. Л. Андреева, проделанного за короткую жизнь.
Даниил был заключен во Владимирскую тюрьму с 1947 по 1957 год и умер в 1959 году от последствий сердечного приступа, перенесенного в заключении. Вадим умер в 1976 году в Женеве.
В постсоветские годы Алла Александровна Андреева, вдова Даниила Андреева, опубликовала собрание его сочинений в четырех томах. В то же самое время в США вышло двухтомное собрание стихов Вадима Андреева на русском языке ("Веrkеlеу Slаvic Sресialists", 1995). Литературные встречи двух братьев продолжаются.
За помощь в подготовке настоящей публикации ее авторы выражают благодарность Анне Сосинской, Ирине Антонян, Борису Романову, Ричарду Дэвису и Лазарю Флейшману.
Ольга Андреева-Карлайл
Ноябрь 1997 г.
Сан-Франциско
1. Е. М. Доброва – В. Л. Андрееву
5 марта 1927 года. Москва
Милый, дорогой мой мальчик! У меня нет слов, чтобы выразить тебе те чувства, которые я пережила, получив твое письмо. Скажу тебе, что уже давно не было у меня такого светлого, такого теплого переживания. За этим письмом, так просто тепло написанным, я ясно почувствовала близкого, родного Диму. Передо мной встал образ Димы, который живет в моей душе и который не меркнет: ни от времени, ни от расстояния, ни от длинных промежутков между редкими письмами. Да, дорогой мой Димочка, получив это письмо, я с особенной силой это почувствовала. Пишу тебе об этом, чтобы ты знал; тогда, м<ожет> б<ыть>, тебе будет легче писать мне. Я с своей стороны обещаю тебе, что ни одно твое письмо не останется без ответа.
Сейчас мне так много хочется и так много надо сказать тебе, что я не знаю, с чего начать. Начну с самого главного: Соня, сестра Филиппа,1 очень хорошо знакома с Ольгой Николаевной Мечниковой;2 узнав о том, что у тебя нет работы, Соня по собственному почину предложила написать Мечниковой и просить ее помочь тебе найти работу. Так что если ты получишь от Мечниковой письмо или вообще какой-нибудь вызов – то не удивляйся и поспеши на него. Почему я считаю это главным, я тебе объясню: ты знаешь, что издания твоего отца национализированы, и пока из изданий Даня не получает ничего, т.е. до сих пор он даже не ввелся в права наследства. Только в самое последнее время я просила передать тебе, что как только будет издан "Дневник сатаны",3 то Даня вышлет тебе твою долю. Но к моему большому огорчению, это дело не осуществилось, т<ак> к<ак> издательство, которое хотело издать его,4 неожиданно для нас, а м<ожет> б<ыть> и для себя, прекратило свое существование. Теперь "Дневник сатаны" передан в другое издательство,5 и предприняты хлопоты о разрешении на его издание. Во всяком случае, я постараюсь держать тебя в курсе дел. Даня получил письмо от Люси,6 в котором Люся пишет, что Римма7 просила Даню прислать ей доверенность на ведение дел с Ленинградским госиздатом, так как Лен<инградский> гос<издат> собирается издать некоторые вещи вашего отца, но т<ак> к<ак> Даня еще не введен в права наследства, то присяж<ный> пов<еренный> говорит, что никакой доверенности он не может выдать. Я тебе скажу, все это меня очень удручает, но Даню очень трудно заставить что-нибудь сделать.
Теперь о Дане и его женитьбе. Должна тебе сказать, что с Даней ладить нелегко: человек он замкнутый, характер у него упорный, чтобы не сказать упрямый; если что заберет в голову, то переубедить его мало сказать трудно, почти невозможно. Он решил, что его учение в институте слова,8 где он учился последние два года и был отмечен профессорами, ему лично для его будущей деятельности ничего не дает, и решил бросить учение. Как мы ни старались общими силами уговорить его этого не делать, все оказалось бесполезно. М<ожет> б<ыть>, одно обстоятельство, о котором ты узнаешь дальше, поддержало в нем это решение. В институте он познакомился с одной девушкой,9 виделся с ней на лекциях, бывал у них в доме. Она у нас не бывала; иногда она заходила на минутку за ним, и они уходили вместе. Я видела ее мельком, когда выйдешь на звонок открыть дверь. За второй год ученья вызовы участились, причем она совершенно не считалась со временем, она могла прийти и в два и в три часа ночи, поднять его с постели и увести его с собой, ссылаясь на какие-то важные дела. Также постоянно вызывала по телефону, причем из этих разговоров я заключала, что он не очень ею заинтересован, мне даже казалось, что все это неприятно Дане. В конце августа, когда отдых у всех кончился, наступила и моя очередь. Одни знакомые уезжали на Кавказ на две недели, и я предложила побыть с их девочкой, которая оставалась на даче до их возвращения. Звала Даню с собой. Со мной он не поехал, а обещал приехать после. И действительно, дня через четыре приехал; гляжу, что-то невесел, неразговорчив; недолго побыл и уехал. Прошло дня два, приезжает опять. Вечером сидели мы, читал он мне свою вещь, потом встал так порывисто и вышел, потом входит да прямо ко мне: "Мамочка, я перед тобой очень, очень виноват, простишь ли ты меня когда-нибудь?" – "Дуся, дитя мое, в чем дело?" – "Мамочка, я женился". – "Милый ты мой, зачем же ты это сделал?" – "Мамочка, так надо было, да мы и любим друг друга". – "Почему же ты сделал это так, тайком от нас?" – "В церкви во время венчания я почувствовал, что сделал не так, как надо, мне было так тяжело, что тебя не было в церкви, и мне все казалось, что ты войдешь". Видя его в таком тяжелом состоянии, конечно, я ничего не могла сказать, т.е. что я действительно поверила, что они любят друг друга, но в этом-то и была главная ошибка; конечно, он ее не любил; любила ли она его, не могу сказать. <193> Словом, после всяких перипетий, к концу второго месяца они разошлись. Теперь уже получили гражданский развод, еще остался церковный. Должна сказать, что все это стоило Дане немало сил и нервов, но послужило ли это ему уроком, для меня большой вопрос. Ты понимаешь, что после этого мы не могли настаивать, чтобы он продолжал учиться в институте, где она учится. Но я все-таки считаю, что вообще учиться Дане необходимо, а также необходимо привыкать к постоянным правильным занятиям, нельзя же считать правильной работой его писание, за которым, правда, он может просидеть целые сутки, а то другой раз сколько времени пройдет, прежде чем он сядет за работу. Ты сам пишешь и понимаешь, что по заказу эту работу делать невозможно.
Относительно нашей жизни могу сказать, что работаю столько, что больше невозможно. Семья у нас, как всегда, большая: нас двое, Шура с мужем,10 Саша с женой,11 Катя12 живет с нами вот уже пятый год, конечно, она помогает в работе; а также живет у нас одна сирота: отец ее четыре года тому назад случайно попал к нам да у нас и умер; осталось 9 детей, 8 из них благодаря одной энергичной женщине удалось устроить, а она так и осталась у нас; еще живет у нас Феклуша, которая ходила за маминой13 и бусинькиной14 могилами, а теперь живет у нас, т<ак> к<ак> ей некуда деваться. Вот так и живем, такой большой семьей. Сиротку зовут Фимочка. Фимочка с Феклушей тоже помогают в работе, т<ак> к<ак> прислуги мы не имеем, это очень для нас трудно. Катя у нас за повариху, а я за прачку, не говоря уже о том, что все заботы и хлопоты о жизни и по хозяйству всецело падают на мои плечи, так что должна тебе сказать, подчас бывает очень трудно.
Ну, мой милый, мой дорогой Димочка, на этом пока закончу это письмо; думаю, что за этим скоро начну следующее, а пока крепко, крепко целую тебя и твою милую Олю,15 ее особенно нежно. Будьте здоровы, мои родные.
Крепко любящая вас Лиля.
29/III 27 года. Москва
1 Добров Филипп Александрович (1869-1941) – муж Добровой (урожд. Велигорской) Елизаветы Михайловны (1871-1942), автора данного письма.
2 Годы жизни установить не удалось.
3 "Дневник сатаны" – последнее, незаконченное произведение Л. Н. Андреева. В Советской России не полностью, с подзаголовком "Посмертный роман" оно было впервые напечатано в альманахе "Костры", кн. 1 (М., 1922). См.: Леонид Андреев. Собрание сочинений в 6 тт., т. 6. М., 1996.
4 Название издательства не установлено.
5 Название издательства не установлено. Очевидно, все попытки издать "Дневник сатаны" в это время были уже обречены на неудачу.
6 Алексеевский Леонид Аркадьевич (1903-1974) – двоюродный брат Д. Л. и В. Л. Андреевых, младший сын Р. Н. Андреевой (см. ниже) и А. П. Алексеевского. Люся – его домашнее имя.
7 Андреева (в 1-м браке Алексеевская, во 2-м Оль, в 3-м Верещагина) Римма Николаевна (1881-1941) – сестра Л. Н. Андреева.
8 Высшие литературные курсы, первоначально располагавшиеся в доме Герцена на Тверском бульваре.
9 Гублер (Горобова) Александра Львовна (1907-1985) – первая жена Даниила Андреева; писательница и журналистка.
10 Доброва (в браке Коваленская) Александра Филипповна (1892-1956) – старшая дочь Филиппа Александровича и Елизаветы Михайловны Добровых; Коваленский Александр Викторович (1897-1965) – ее муж, поэт и переводчик, оказал значительное влияние на Д. Л. Андреева.
11 Добров Александр Филиппович (1900?-1957) – сын Филиппа Александровича и Елизаветы Михайловны Добровых; его супруга Маргарита Доброва.
12 Велигорская (в браке Митрофанова) Екатерина Михайловна (?-1942) – сестра Елизаветы Михайловны и Александры Михайловны (матери Д. Л. Андреева).
13 Имеется в виду А. М. Андреева (Велигорская), мать В. Л. и Д. Л. Андреевых.
14 Шевченко (Велигорская) Ефросинья Варфоломеевна (?-1912) – бабушка В. Л. и Д. Л. Андреевых, мать Елизаветы Михайловны, Екатерины Михайловны и Александры Михайловны (матери Д. Л. Андреева) Велигорских.
15 Ольга Викторовна Чернова-Андреева (1903-1978) – приемная дочь лидера российской партии социалистов-революционеров В. М. Чернова; жена В. Л. Андреева.
2. Д. Л. Андреев – В. Л. Андрееву
9 мая 1927 <года>
Дима, милый мой брат!
Долго лежало у меня большое письмо к тебе, во много страниц, долго не мог решить – посылать его или нет. И наконец понял, что это невозможно. Понимаешь: так все выходит в нем плоско, деревянно, грубо – просто неправильное впечатление может получиться. Да и трудно вообще посылать подобное.
А многое нужно было бы рассказать тебе. В моей жизни произошло очень много тяжелого за последний год. А так как ни с кем я об этом не говорю, то все это накопилось в душе и требует какого-нибудь выхода. Ты мне был бы очень нужен сейчас.
Не думай, пожалуйста, что если я молчу и не пишу – я о тебе забыл. Знай, что это не так. Писать – нечего. Я вообще писать не люблю и писать не умею. Ты уж меня прости.
Я тебя очень люблю.
О делах:
Сейчас мои дела несколько поправляются (денежные), и я думаю, что в ближайшее время смогу тебе высылать регулярно по 30-40 рублей в месяц. Если же выгорит дело с госиздатом, – то тогда будет совсем хорошо.
Был в Ленинграде и познакомился с Венусом.1 Он мне очень понравился.
Очень надеюсь на следующий год съездить в Париж.
Большая, очень большая отрада для меня в том, что я не писатель (не смейся).
Целую тебя очень-очень крепко, и Олю. Я вас очень полюбил, хоть и заочно. Милый, милый брат, может быть ты-то – можешь писать мне?
Даниил.
Предуведомляю тебя еще вот о чем: я пишу очень резкое письмо Анне Ильиничне.2 На это есть две причины, одна из которых ее поступок с папиной обстановкой (финляндской)3 – что тебе, наверно, известно.
Д.
1 Георгий Давыдович Венус (1898-1939) – поэт, прозаик, берлинский друг Вадима Андреева. В 1926 г. вернулся в Россию; репрессирован в 1938 г.
2 Денисевич (в 1-м браке Карницкая) Анна Ильинична (1883-1948) – вторая жена Л. Н. Андреева, мать Саввы Леонидовича (1909-1970), Веры Леонидовны (1910-1986) и Валентина Леонидовича (1912-1988) Андреевых.
3 Дом Леонида Андреева в Ваммельсуу был выстроен в 1908 г. по его собственному замыслу архитектором А. А. Олем (1883-1958), мужем Риммы Николаевны Андреевой, сестры Л. Н. Андреева. Интерьер украшали многочисленные произведения искусства, в том числе картины самого Леонида Андреева. О значимости этого дома и его обстановки в жизни Л. Н. Андреева свидетельствуют, например, воспоминания его соседа, драматурга Ф. Н. Фальковского: "Клочок земли на финской скале стал миром Леонида Андреева, его родиной, его очагом: сюда он собрал свою многочисленную семью, свои любимые вещи, свою библиотеку, и из этой добровольной тюрьмы он очень неохотно, только по необходимости, выбирался на несколько дней по делам своих пьес в Петербург или Москву... Где бы он ни находился, он рвался обратно в свой дом, роскошно, уютно обставленный, с сотнями любимых мелочей, из которых каждая невидимой нитью тянулась к его мозгу и сердцу..." (Литературное наследство, т. 72. М., 1965, с. 594). См. также: Вадим Андреев. Детство. М., 1963, с. 33-38; Вера Андреева. Эхо прошедшего. М., 1986, с. 23-25.
3. Д. Л. Андреев – А. И. Андреевой
1 окт<ября> 1927 <года>
Дорогая Анна Ильинична!1
Мама2 получила Ваше письмо, но к несчастью оказалось, что ни она, ни Филипп Александрович3 не состоят формально моими опекунами. Для получения бумаги о том, что они мои опекуны, придется употребить много времени и усилий – эта бумага раньше 15-х чисел октября готова не будет. Поэтому доверенность может быть Вами получена лишь числа около 20 октября. Если возможно, то задержите как-нибудь дело.
Теперь о другом. До меня дошли сведения, что значительная часть папиных картин и пр<очих> вещей передана Вами из Ваммельсуу кому-то в Выборг, где сейчас и находится. В Ленинграде сейчас открылся музей Леонида Андреева, который находится под ведением Пушкинского Дома.4 Там представлены всевозможные фотографии, снимки, иллюстрации к пьесам, книги, рукописи и т.д. Там находится также несколько папиных картин, спасенных дядей Павлом.5 Я обращаюсь к Вам от имени Пушкинского Дома с просьбой передать в музей вещи, находящиеся в Выборге. В Музее они во всяком случае будут в надежном месте и будут способствовать распространению имени Леонида Андреева среди самой широкой публики.
С уважением, Даниил Андреев
1 См. прим. 2 к письму 2.
2 Доброва (урожд. Велигорская) Елизавета Михайловна (1871-1942) – сестра А. М. Андреевой (Велигорской), умершей после рождения Д. Л. Андреева от послеродовой горячки. См. выше письмо Е. М. Добровой к В. Л. Андрееву.
3 См. прим. 1 к письму 1.
4 B эту первую экспозицию вошли материалы Л. Н. Андреева, оставшиеся в его петербургской квартире после того, как он вместе с семьей оказался в вынужденной эмиграции в Финляндии.
5 Андреев Павел Николаевич (1878-1923) – младший брат Л. Н. Андреева.
4. Д. Л. Андреев – В. Л. Андрееву
4 июля 1930 <года>
Димка, родной мой,
если б ты знал, как мы были счастливы! Мы слышали уже со стороны, что у вас родилось дитя,1 но не знали более ничего, даже того, мальчик это или девочка. Я писал тебе, и даже очень большое письмо (весной) – разве ты его не получил?
Мне очень понятно твое счастье – не удивись этому – может быть, это странно слышать от человека, который даже и не женат, но я хотел бы иметь ребенка. За вас с Олей я радуюсь всей душой, и целую вас всех троих и обнимаю. Как я хотел бы видеть вас!
У нас дома некоторые перемены (по сравнению с вашими, впрочем, незначительные). Саша с Маргаритой (своей женой)2 уехали работать на Урал, в строящийся город Магнитогорск. Вероятно, пробудут там год-два. Их отъезд немного разрядил атмосферу, которая в нашем доме сгустилась за последние 2 года до того, что стала трудно переносимой. Не могу тебе в письме описать всех обстоятельств, взаимоотношений, причин и проявлений антагонизма – для этого потребовалась бы целая тетрадь. К этой зиме семья разделилась на резко очерченные лагери: Шура, ее муж3 и я – с одной стороны, Саша и Маргарита с другой, мама и дядя посередине, то ближе к одному стану, то к другому. Все это было ужасно мучительно.
Теперь – уже почти 3 месяца, как их с нами нет. Тяжелее всего их отсутствие маме, но и она овладевает собой. Общая же атмосфера, повторяю, разрядилась.
До их возвращения я занимаю их комнату. Совершенно ее переделал. Для тебя, вероятно, непонятно, что у нас "получить комнату" значит испытать величайшее счастье. Получивший комнату не в состоянии 1/2 года согнать со своего лица идиотски-блаженную улыбку. Уверяю тебя, что возможен даже роман с комнатой. После 7 лет, проведенных в нашей "ночлежке", где жило 5, одно время даже 6 человек, после семилетней варки в хозяйственно-столово-телефонно-разговорно-спально-крико-споро-сцено-дрязго-семейном котле (я преувеличиваю мало!) – после 7 лет почти полной невозможности систематически работать и заниматься – и вдруг очаровательная, тихая, солнечная комната, с двумя окнами на юго-запад, мягкой мебелью, библиотекой, легкими летними закатами за окном – пойми!!
Жаль только одного: я до сих пор мало пользовался этим великим жизненным благом для "своей, серьезной" работы. Третий месяц сижу над книжкой для детей о рыбной промышленности.4 Это скучно (и трудно), но ничего не поделаешь. Рассчитываю недели через 2 кончить, получить часть гонорара и укатить куда-нибудь. Далеко, вероятно, не придется – разве только, б<ыть> м<ожет>, на Украину. Но и то под сомнением. А осенью, возможно, будет очень интересная работа: о древне-перуанской культуре. Да и "своим" займусь.
С воинской повинностью у меня так: я попал во вневойсковую подготовку, т.е. 1 месяц на протяжении года или двух должен проходить военную премудрость здесь в Москве. Я доволен этим: к войне и военному делу не чувствую никакого тяготения. Конечно – долг и все такое, но пока войны нет, эти размышления о долге – головные и для меня же самого малоубедительные.
С ожесточением, почти с "решительностью отчаяния" какой-то, трачу все, что могу, и даже то, что не могу – на книги. По этому случаю хронически сижу без денег (карманных). Но это не беда.
Все-таки, несмотря на все минусы нашего дома, я его сильно люблю и бесконечно ему благодарен за многое. И ничего не могло бы быть лучше, если б вы трое присоединились к нам.
Целую тебя с любовью, желаю, чтоб счастье не покидало тебя и всех вас.
Пиши.
Даня.
1 Ольга Вадимовна Андреева – дочь Вадима Леонидовича и Ольги Викторовны Андреевых, родилась 22 января 1930 г. в Париже.
2 См. прим. 11 к письму 1.
3 См. прим. 10 к письму 1.
4 Заглавие и судьбу этой книги установить не удалось.
5. Д. Л. Андреев – В. Л. Андрееву
<6 сентября 1930 года>
Милый брат!
Послание это – исключительно литературное.
По порядку.
О "вольных" и "классических" размерах.
Форма диктуется заданием. Поэтому ни в каком случае нельзя осуждать ни того, ни другого принципа, ни "классического", ни вольного. Можно лишь говорить о конкретностях и частностях. Напр<имер>: тому или иному заданию не свойственна ни монументальная четкость ямба, ни мечтательная напевность дактиля; сама тема диктует: рваный стих.
Можешь ли ты представить себе "Двенадцать" написанными с первой до последней строки, скажем, анапестом? – Абсурд. – Или "Демона", вздернутого на дыбу "советских октав" Сельвинского?1 – Абсурд. У Демона затрещат суставы, порвутся сухожилия, и тем дело и кончится: вместо Демона получится мешок костей.
И утверждаю: тема Революции, как и всех вихревых движений, имеющих к тому же и движение обратное (тут А опережает Б, В отстает от Б, а Г движется назад) – ни в коем случае не может быть втиснута ни в ямб, ни вообще в какой бы то ни было "метр".
Но, с другой стороны, столь же неправильно было бы пытаться дать напряженную боль и мощь массового движения, сметающего все преграды и все рубежи, в расслабленно-лирических вольных стихах с их развинченными суставами. Вольный стих – явление декаданса, и напр<имер> в моей поэме он будет фигурировать именно в этой роли.
Что же касается основных ритмов моей поэмы – это ни классический стих, ни вольный размер. Менее всего он – вольный: он подчинен железным законам. Не может иметь места в нем ни внезапное выпадение слога, ни – ничем не мотивированное прибавление такового, ни уменьшение или увеличение количества ударов. Например, может ли быть назван вольным следующий ритм:
Схема: _/_/_/_ _
<~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~>_/
<~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~>/
<~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~>/
<~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~> и т.д. – 16 строк – строфа. Это – костяк.
Облеченный же плотью он выглядит так:
Мятеж туманит головы.
<~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~> С костром
схож
луг.
Вперед! Пылают головни.
<~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~>Разбой.
Дрожь
рук.
Крепчает темень черная
В груди.
Злой
ветр
Коряжник выкорчевывает,
<~><~><~><~><~><~><~><~><~><~> дик,
как
вепрь...
Мотив стихийного разбоя (разгром усадеб, партизанщина, зеленые), с несколько плясовым оттенком. (За ритм этот готов стоять до гробовой доски.) Согласись, что тут "вольный стих" и не ночевал. Ты можешь оспаривать другое: подбор слов, звучание, образы – одним словом, воплощение, а не идею. И тут я уже не буду так тверд в отстаивании своих стихов.
Теперь относительно того, что прислал ты.
Все остальные стихотворения совершенно затмевает "Сальери".2 Должен сказать прямо, что вещь – превосходна. Ритм прост и вместе с этим совершенно адекватен идее. Образы сильны. И в воплощении, и даже просто в том факте, что у тебя появилась эта идея – уже есть зрелость. Продумано и умно.
Я умер. Я глух. Я нем.
Я страшной мудростью стар.
<~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~> А. Коваленский
Относится это не столько к тебе, сколько к твоему "Сальери". Надеюсь, что ты сам подпишешься не подо всем, что он у тебя говорит.
Но – есть у меня и замечания. Протест против отдельных слов, иногда фраз.
Прежде всего – "музыки венценосный бред". По-моему, это – громкие слова, не рождающие решительно никакого образа.
2) "...звезда с звездой боролась..." плохо звучит. Совершенно то же неблаго-звучие допустил однажды даже Лермонтов (и звезда с звездою говорит).
3) "...железных формул плен, броня..." Великолепное четверостишие и вдруг – плен, слово, вставленное, как мне кажется, единственно затем, чтобы заткнуть дыру. Ибо слова "плен" и "броня", стоящие рядом, являются ненужным повторением, как бы комментарием от автора для непонятливого читателя.
4) Внушает сомнение и троекратное повторение слова "слепая", так же как и упорное повторение архаического "муз<190>ка". Не сомневаюсь, что это сделано с целью, но с какой?
5) "...тугоухи глыбы мрака..." Слово "тугоухи" – не знаю, может быть, только для меня – страшный прозаизм; оно напоминает, почему-то, грибоедовского князя Тугоуховского.
Вот и все. Остальное – блестяще. Особенно некоторые места.
Разъяв, как яблоко, любовь,
Я миром брезгую...
Все четверостишие "Смерть пролила святую чашу...". И многое другое, особенно же – бесподобный конец:
Я никогда не отдохну –
На что рабовладельцу отдых?
Как ты додумался до таких вещей? Это необычайно. Тут есть от "Его Высочества...":
...Да, ты прав: ты меня создал,
Но и сам в моем плену!
И:
Я убил тебя при дороге.
Стынь, сердце мое, – стынь.
Одинокие в степь дроги
Потащила звезда-полынь...
Не знаю, улавливаешь ли ты общий корень.
<~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~>(продолжение следует)
Что касается меня, то вот что еще скажу тебе в объяснение: до 28-го года я чрезвычайно пренебрежительно относился к форме своих вещей. Теперь же – неизбежная антитеза. Конечно, сейчас я перегибаю палку в другую сторону – всевозможные формальные изыски. Но не сомневаюсь, что это – только период, который сменится синтетическим. Когда именно это произойдет – разумеется, одному Богу известно.
Поэму сейчас не пишу: живу в глуши, в маленьком городишке Трубчевске, на реке Десне. Красота тут сказочная, и я только смотрю и слушаю. Очень далеко гуляю один. Жара, я черен как уголь. Был на лесных озерах, куда еще прилетают лебеди.
Тут безграничный простор, целая страна развертывается у ног. И когда идешь – невозможно остановиться: версту за верстой, и в конце концов уходишь так далеко, что обратно едва доползаешь, уже к ночи.
Ты просишь прислать книги. Как только вернусь в Москву (через месяц) – вышлю Сельвинского "Пушторг" или "Записки поэта", если они еще не распроданы. Слышал ли ты что-нибудь о нем? Хотя поэзия не ступала на эти страницы даже большим пальцем правой ноги, – все же этот "поэт" – самое значительное, на мой взгляд, явление нашей литературы за последние несколько лет. Он чрезвычайно остроумен, и если разъять слово – то и остр, и умен (по-настоящему).
Он считает себя учеником школы Пастернака, но надо отдать ему честь, отнюдь не Пастернак. Кстати: твоей любви к Пастернаку3 не разделяю. Мне в оба уха напели, что это гениальный поэт, – но я, как ни бился, сумел отыскать в его книгах всего лишь несколько неплохих строф. Вероятно, я его просто не понимаю. Но мне претит это косноязычие, возводимое в принцип. Он неуклюж и немилосердно режет ухо. Но талантлив – несомненно, и жаль, что заживо укладывает себя в гроб всяческих конструкций.
Кроме Сельвинского, еще рекомендую: Чапыгина, роман "Разин Степан" – первый роман о России, заслуживающий названия "исторического"; Тынянов, "Смерть Вазир-Мухтара" – блестящий роман о Грибоедове и – "Кюхля" о Кюхельбекере. Писатель очень культурный, что ставит его выше огромного большинства наших литераторов, которые, не в обиду им будет сказано, при всей своей революционности, обладают, однако, куриным кругозором. Даже Шолохов – несомненный талант (читал его "Тихий Дон"?), но ведь интеллектуально это ребенок.
В последнее время у нас наблюдается острый интерес к Хлебникову. Появилось, наконец, 1-е собрание его сочинений, и среди поэтов циркулирует слух, что это – гений, которого в свое время проглядели. Не думаю, конечно, что гений, но черты гениальности – есть. Поэт, интересный исключительно – но главным образом своими любопытнейшими экспериментами и исканиями.
К сожалению, все эти книги, вероятно, распроданы. Сам я, увлеченный составлением библиотеки классиков, не успел их приобрести и теперь боюсь оказаться в дурацком положении.
25 авг<уста>
От последних твоих стихов имею добавить вот еще что.
В "Морской звезде"4 – хорошее начало, но испорченный конец. Испорчен же он, во-первых, рифмовкой, странной для белых стихов и начатой с середины, с совершенно произвольно выбранного пункта; во-вторых – зарей; я не понимаю, что ты хотел ею выразить; нехорошо также выражение "и вдруг" – чрезвычайно прозаическое вообще, не только здесь. (Пишу бессвязно и топорно – жара, и голова плохо работает.)
Стихотв<орение> "В молчание, как в воду, погрузясь..."5 меня удовлетворило бы, если б не тормозящие ритм и заставляющие спотыкаться удлинения некоторых строк, преимущественно вторых строк четверостиший. Без этого стихотворение было бы, мне кажется, стройнее, музыкальнее и выразительнее.
Труд"6 меня оставил совершенно холодным – мысль его основную я не уловил, формально он тоже представляется мне "далеким от совершенства" и уж во всяком случае не идущим ни в какое сравнение с "Сальери".
В "Целостен мир..."7 все благополучно до "синего гранита". Дальше – меня удивила мало свойственная тебе слабость стиха (Мы погибаем, а мачты скрипят, Мы погибаем, а звезды горят..."). Между прочим, я не понял, почему "льстивого" рая?
Должен еще поставить тебе в вину слишком легкомысленное обращение с рифмой. Конечно, можно оспаривать то положение, что глагольные рифмы, а также рифмы на "ой" (т.е. только на 2 звука) сейчас уже неприемлемы; но все же мне кажется, что если одна из обязанностей поэта – изыскивать новые формы, адекватные новому наполнению, формы, впечатляющие нового читателя, – то нельзя употреблять такие рифмы, как роз-мороз, тебя-любя, окон-локон, снеговая-густая, день-тень, лазурный-бурный и т.д. с тем постоянством, возводимым в принцип, как это делаешь ты. Это относится также и к "Сальери", хотя в меньшей степени.
Есть еще у тебя одно стихотворение, родившее во мне большой отзвук, но о нем мне трудно писать.
Видишь, хоть критик я и очень скверный (во мне этого дара – увы – нет), но разбранил тебя здорово. Буду рад, если ты будешь так же беспощаден ко мне (как поэту).
Ты просил прислать стихов – но это дело отнюдь не легкое. За этот год их почти нет. Кстати, стихотв<орение>, посланное мною в прошлом письме, отнюдь не является кубиком в мозаичной картине, ведь оно не принадлежит к какому-либо циклу: это обычное лирическое стихотворение, замкнутое в себе. Для моих настроений и ощущений настоящего времени оно, действительно, характерно, но своего эмоционального продолжения в плоскости поэзии (неуклюжая фраза) оно пока что не имеет.
(окончание следует)
1. Рылееву
(из цикла "Русскому поэту")
Вечера мгла седая
По сумрачной шла Неве,
К травам острова Голодая,
К мертвой моей голове.
Несмыкающимися очами
Я смотрел – через смертный сон –
Как взвивает трехцветное знамя
Петропавловский бастион.
Долгим саваном ночи белой
Петербург укрыла заря,
И раскачивал хладное тело
Ветер Северного Царя.
март 1929
2. * * *
Близятся осени дни, по ночам холодеют туманы.
Скоро на голых лугах песни затянет пурга,
Злаки падут под серп, заклубится поток Эридана, [ На всякий случай, если тебе неизвестно: Эридан – осеннее созвездие – в форме извивающегося потока, утекающее за южный горизонт – Flusus Еridanus. По-видимому, в мифах некоторых греко-македонских племен отождествлялся со Стиксом.]
Стикса загробного лед жизни скует берега.
Кончено лето души. Из долин надвигается стужа.
Белые хлопья кружат, шагом ночей взметены...
Чье же возникнет лицо из осыпанных инеем кружев,
Шествие чье озарит луч заходящей луны?
авг. 1929
3. Вот еще стихотворение, очень дикое и не понятое пока еще никем (что и не удивительно).
* * *
* * *
Сегодня – ни мало ни много – 6 сентября. До сих пор не мог докончить и отослать письма по той причине, что у меня не было с собой твоего адреса, и только сегодня мама его прислала из Москвы.
Мои стихи, приведенные здесь, – для меня самого не имеют уже никакого значения: те переживания и настроения уже изжиты, формально же эти вирши очень невысоки. Даже поэма "Красная Москва", написанная в 28-м году8 и тоже очень несовершенная, все же интересней (не только по моему, но и по общему суждению). На поэму же, которую пишу сейчас, возлагаю – как я уже писал – большие надежды. Теперь уже несколько дней льет дождь и холод стоит собачий, и я с превеликим энтузиазмом сел за письменный стол. Думаю на протяжении сентября закончить первую часть (вероятно,строк около 600) и тогда если есть у тебя возможность, очень, очень прошу тебя: пришли мне твою трилогию,9 особенно 2-ю часть (кот ты считаешь наилучшей). Мне это не только интересно, но очень важно. Пожалуйста, пришли!
И вот еще просьба – книжная: нельзя ли достать у вас там Вячеслава Иванова что бы то ни было (если нет какого-нибудь собрания сочинений)? Здесь он стал величайшей редкостью и стоит бешеных денег. Если б тебе удалось его добыть – очень прошу, пришли: это один из моих любимейших поэтов, и я по-настоящему страдаю, не имея его постоянно под рукой.
Мандельштама я знаю скверно – его тоже очень трудно достать – как и Ин. Анненского, которого я безрезультатно ищу вот уже 1 1/2 года. Вообще же, если хочешь знать, наконец, определенно, то ставлю точку над i: учителя мои и старинная и нержавеющая любовь – символисты, в первую голову – Блок,11
1 Сельвинский Илья (Карл) Львович (1899-1968) – русский советский поэт и драматург.
2 Стихотворение В. Л. Андреева "Сальери". См.: Вадим Андреев. Стихотворения и поэмы в 2 тт. Веrkеlеу Slаviс Sреcialists, Оаkland, 1995, т. 1, с. 248. Далее ссылки на это издание даются с указанием ВА, тома и страницы.
3 B семье Черновых-Андреевых царил культ поэзии Пастернака, с которым Вадим Андреев познакомился в 1922 г. в Берлине.
4 Текст этого стихотворения найти не удалось.
5 См.: ВА, т. 2, с. 22.
6 См.: ВА, т. 1, с. 241.
7 См.: ВА, т. 1, с. 243.
8 По-видимому, эта поэма безвозвратно утеряна или уничтожена самим автором.
9 Вероятно, имеется в виду трехчастное стихотворение "После смерти". – см. ВА, т. 1, с. 106.
10 В семье Вадима Андреева Мандельштам был одним из самых любимых и почитаемых поэтов; Ольге Викторовне Андреевой принадлежат переводы его сборников "Камень" (1913) и "Tristiа" (1922) на французский язык.
11 Окончание письма не сохранилось.
6. Д. Л. Андреев – В. Л. Андрееву
<8 апреля 1932 года>
Дорогой брат,
не могу упрекать тебя за долгое молчание, ибо сам виноват в том же самом! Много раз пробовал написать тебе, но каждый раз ничего не получалось. А на последнее мое большое письмо (больше года назад) ответа от тебя не получил – и не знаю, дошло ли оно до тебя.
Сейчас решил во что бы то ни стало это письмо докончить и отослать, т к мне очень хочется получить от тебя хоть какое-нибудь известие. Беспокоюсь, не остался ли ты без работы, в связи с кризисом. Здоровы ли твои и ты сам?
Для нашей семьи эта зима была довольно-таки тяжелой. Во-первых, все по очереди болели: мама,1 Шура, ее муж2 и я. В продолжение всей зимы свирепствовал грипп, зачастую заболевали целые семьи, целые квартиры; дядя Филипп3 поэтому был загружен работой, а ему ведь уже под 70 лет и у него грудная жаба. Кроме болезней, были и другие тяжелые переживания. Тетя Катя4 получила телеграмму, что умер Арсений.5 Его жена была в это время в Москве, так что он умер в Нижнем Новгороде совершенно один. Известие это мы получили всего неделю назад, и сейчас тетя находится в Нижнем – поехала хоронить сына, – представляешь ли, как все это невесело (мягко выражаясь).
Я служил в редакции газеты "Мотор", органа комитета машиностроительного завода "Динамо". Эта работа, главное – завод и его жизнь – дали мне очень много. Теперь я оттуда ушел и собираюсь после 1 мая уехать куда-нибудь отдохнуть.
Буду ждать от тебя ответа. Не откладывай дела в долгий ящик и черкни хоть страничку, – для моего и маминого успокоения.
Крепко обнимаю тебя, Олю и дочурку твою, которая, вероятно, уже начала говорить?
Пиши!
Даниил.
1 См. прим. 2 к письму 3.
2 См. прим. 10 к письму 1.
3 См. прим. 1 к письму 1.
4 См. прим. 12 к письму 1.
5 Сын Е. М. Велигорской; умер в 1932 г. Полное имя и год рождения установить не удалось.
7. Д. Л. Андреев – В. Л. Андрееву
<Осень 1932 года>
Дорогой брат,
не буду даже пытаться подыскать себе оправдание: мое молчание (само по себе) – самое очевидное и непростительное свинство. Но папа однажды весьма остроумно заметил, что для писателя писать письма то же, что для почтальона – гулять для моциона. А я в эти месяцы носился как ладья по морю поэзии, и пристать к "берегу" обстоятельных и трезвых писем было для меня почти невозможно.
Лето я прожил опять в том самом благословенном городе Трубчевске, где так великолепно кейфовал в прошлом и позапрошлом году. На этот раз, однако, обстоятельства были не так благоприятны. Сначала мешала погода. Июнь и первая половина июля были на редкость дождливыми: ежедневно гроза с жестоким ливнем и даже градом, а иногда – так даже 2 грозы на дню. Я несколько раз пробовал уходить гулять (ухожу я всегда далеко, на целый день), но каждый раз промокал до нитки , так что наконец всякая охота бродяжничать отпала.
Едва же наступила великолепная <...> жара, как я сильно повредил <...> пятку, наступив босиком на торчащий из доски ржавый гвоздь. Начался нарыв, очень медленно назревал (очень неудачное место: грубая кожа), потом мне его разрезали – вся эта эпопея заняла 3 недели. Тут наступили несравненные лунные ночи, и, видя, что лето для меня гибнет, я, раньше, чем это было можно, пустился гулять. Надо было наверстать пропущенное, запастись на зиму впечатлениями. Хромая на одну ногу, я сделал чудесную четырехдневную прогулку по брянским лесам, вверх по совершенно очаровательной реке Неруссе, проводя лунные ночи в полном одиночестве у костров. Прохромал я таким образом верст 70, причем приходилось переходить вброд, долго идти по болотам, и все это закончилось тем, что я вторично засорил еще не успевшую зажить ранку. Начался второй нарыв на том же месте, с ним я приехал в Москву и с ним же (или вернее с его преемником) лежу по сей день в постели (это письмо пишу лежа ) . Длится эта история, таким образом, уже 3 месяца.
К сожалению, затронута надкостница, и до сих пор неизвестно, удастся ли избежать операции. Пока делаю дважды в день ножные ванны самой высокой температуры, какую только способна выдержать нога. Из всего этого следует простая, но мудрая мораль: "Когда болит нога, не ходи гулять"!!!
Как только буду выходить, поступлю на службу: меня ждет довольно уютное место в одной библиотеке.
Теперь о наших. Дядя с мамой по-прежнему. Тетя Катя1 после перенесенного горя очень переменилась и, если в данном случае позволительно так выразиться, в хорошую сторону. От человека в ее возрасте и положении легко было бы ожидать сердечного очерствения, старческого эгоизма, вечного недовольства всеми и всем. Но, как ни странно, если кое-какие задатки этого и были до смерти Арсения, то теперь от них не осталось и следа. Такой мягкой, светлой, отзывчивой ко всем я ее никогда еще не видал.
Шура с мужем2 просидели лето в Москве. Зять очень много работает – больше, чем позволяет здоровье – но они надеются, что эта работа в скором времени даст им возможность пожить некоторое время, ничего не делая и отдыхая где-нибудь на природе.
Саша с женой3 ездили отдыхать в Углич, но им удалось прожить там только 2 недели.
(Теперь они живут отдельно, но недалеко от нас, на Плющихе.)
Теперь твоя очередь описать – хотя бы очень конспективно – ваше лето. Сейчас, наверно, у вас прекрасная осенняя погода, и вы иногда ходите гулять в Bois dе Меudon.4 Ты, наверно, удивишься, откуда я могу знать такие подробности. А вот откуда. Я недавно рассматривал атлас Маркса; там есть карта парижских окрестностей; я нашел Сlamart5 и выяснил, что в двух шагах от вас находится большой парк, и вряд ли вы никогда не пользуетесь его близостью. Знаю и кое-что другое, например , что в Париже вы ездите на трамвае через porte Montrong.6 Интересно, какой N трамвая?
Пишите!!
Само собой разумеется, что Оле и Оле самый теплый, сердечный привет.
Крепко обнимаю и жму руку.
ПИШИТЕ! Даниил.
1 См. прим. 12 к письму 1.
2 См. прим. 10 к письму 1.
3 См. прим. 11 к письму 1.
4 Семья Вадима Андреева действительно часто гуляла в Bois dе Меudon.
5 Сlamart – городок в предместье Парижа.
6 На самом деле Porte Montrouge.
8. Д. Л. Андреев – В. Л. Андрееву
2 октября 1936 <года>
Письмо задержалось вследствие целого ряда обстоятельств.
Между прочим, в Калинин я не поехал и не поеду: устроился здесь. Теперь очень много работаю, с 10 утра до 12 ночи. Так будет продолжаться, я думаю, еще месяца полтора, а потом войдет в норму. Дело в том, что со своей летней поездкой я сильно залез в долги и теперь надо их поскорее возвращать.
За прекрасное лето расплачиваемся ужасающей осенью: ранние холода и убийственная слякоть. Третьего дня даже снег шел. Посылаю эту карточку – к сожалению, других нет. В следах оспы или проказы, которой меня снабдил фотограф, я не повинен ни сном, ни духом.
Еще раз обнимаю вас всех и жду скорых вестей. Я невыносимо соскучился по вашим письмам!
Д. А.
9. Д. Л. Андреев – В. Л. Андрееву
<Отправлено 12 сентября 1946 года>
Дорогой, милый, родной брат!
Наконец-то смог я убедиться, что все живы и здоровы! Восемь лет я не полу-чал от тебя ни единой весточки. И хотя вера в то, что ты жив, меня не оставляла, но причин для беспокойства за тебя и твою семью было более чем достаточно. С радостью узнал я о твоей партизанской работе в немецком тылу. Следовательно, мы боролись с тобой против общего врага на разных концах Европы.
Прежде всего должен сообщить тебе печальную весть: в 41 г., как раз накануне войны, неожиданно скончался от кровоизлияния в мозг дядя Филипп;1 в следующем году, уже в очень тяжелых условиях, умерла мама2 (после мучительной болезни, длившейся 4 месяца), а через полгода за ней последовала и тетя Катя.3 (В это же время в блокированном Ленинграде умерла Римма.)4 Наша семья распалась, старый добровский дом перестал существовать. Саша5 уже давно живет отдельно со своей женой. Шура и ее муж6 продолжают жить в нашей квартире, но хозяйство и вообще вся жизнь у нас отдельные; у нас – то есть у меня и моей жены Аллы.7 Женаты мы 2 года; женились в очень странных условиях, в совсем, казалось бы, неподходящее время: во время моей краткосрочной командировки с фронта в Москву. Наша встреча, любовь и совместная жизнь – величайшее счастие, какое я знал в жизни. Алла – художник, пейзажист и портретист. Оба мы работаем дома и никогда не разлучаемся больше чем на 2-3 часа.
Я долгое время был на фронте, участвовал в обороне Москвы и Ленинграда, был в Ленинграде во время блокады, переправившись туда по единственному пути – по льду Ладожского озера; потом был переброшен в район Великих Лук и Невеля и, наконец, в Латвию. Война сильно подорвала здоровье – и физическое, и психическое. Еще до ее окончания я был снят с воинского учета и направлен на лечение. Но полное излечение невозможно. Теперь я числюсь в категории инвалидов Отечественной войны. Работоспособность сильно понижена, способность двигаться ограничена. В связи с этим пришлось переменить род работы. Написал небольшую книжку на географическую тему,8 она понравилась (на днях уже должна выйти в свет) и получил заказ на вторую, на тему из области географических ис-следований, над которой сейчас и работаю. Недавно мы оба вернулись из небольшого городка Задонска, где проводили летний отдых; немного посвежели и даже потолстели. Живем очень тихо, изредка бываем на концертах и – крайне редко – в театрах. Усиленно мечтаем о вашем возвращении и общей жизни. Подумай, что могло бы быть лучше этого! Впрочем, для выражения наших чувств, как мы тебя любим, как скучаем по тебе, как много значит для меня твоя семья, как хочется обнять Олечку9 и Сашука10 и расцеловать Олю,11 – для всего этого все равно нельзя найти слов. Обнимаю вас крепко, крепко, родной мой, Алик12 тоже обнимает и шлет самые лучшие сердечные пожелания. Привет от Ив. Макс.13
Твой брат Даня.
1 См. прим. 1 к письму 1.
2 См. прим. 2 к письму 3.
3 См. прим. 12 к письму 1.
4 См. прим. 7 к письму 1.
5 См. прим. 11 к письму 1.
6 См. прим. 10 к письму 1.
7 Андреева (урожд. Бружес) Алла Александровна (род. 1915) – жена Д. Л. Андреева; художник; автор ряда статей о творчестве Даниила Андреева.
8 Д. Л. Андреев, С. Н. Матвеев. Замечательные исследователи Средней Азии. М., Географгиз, 1946.
9 Андреева-Карлайл Ольга Вадимовна.
10 Андреев Александр Вадимович (род. 1937) – сын Вадима Леонидовича и Ольги Викторовны Андреевых.
11 См. прим. 15 к письму 1.
12 См. прим. 7.
13 Иван Максимович – см. вступительную заметку.
